— Не знаю. Может, дух какой…
— Вот порубят меня, разобьют на колья, как и Стеньку… — дрожащим от слез голосом говорил царевич, — и мой дух будет вот так же… Страшно мне, Иван. Боюсь… Как начнут огнем пытать да на площади руки-ноги рубить… Я молодой еще, страшно мне… Боюсь, не хочу… Что делать? Может, в Туретчину сбежим? Жить там с тобой будем…
— Наша душа погубленная, — гудел и сопел Иван Миусский. — Только и осталось нам попить-погулять на этом свете…
— Боюсь я, Иван, боюсь… — скулил царевич.
Они с Иваном стали возиться и сопеть. Анжелика не понимала ни слова, различала лишь, как скулит и стонет царевич. Она сама заворочалась и увидела, как Мигулин приподнял голову и посмотрел на нее.
Иван и царевич затихли, и на какое-то время установилась тишина.
— Грубый ты, Иван, неласковый, — сонным голосом сказал царевич. — Вот мне б такую царицу, как маркиза эта, меня б враз признали…
— Молчи, дурак! С бабой свяжешься, все дело завалишь.
— Ничего ты не понимаешь. Маркиза настоящая… А красавица, а верхом ездит, не то что наши боярыни толстозадые… Через нее к королю польскому обратиться, чтоб помог. Как Гришка Отрепьев на Москве сел? Через поляков.
— Не выйдет. С поляками сейчас союз.
— Гляди, Миус! Крикну ведь… — капризно сказал царевич.
— Я те крикну! Я тебе такое крикну!.. — зашипел Миусский. — На всю жизнь запомнишь, сколько ее осталось…
— Мое слово крепкое, Иван, — тоже зашипел царевич. — Нужна нам такая… Добудь, а я для тебя… А нет, так я тебе больше…
— Тихо…
Миусский зашлепал босыми ногами по полу и выглянул в комнату к Анжелике. Мигулин тихо похрапывал и даже постанывал во сне. Анжелика, почуяв недоброе, таилась, как мышь. Миусский тихо прикрыл дверь. Больше их голосов не было слышно.
Дремота наваливалась на Анжелику, но всякий раз ей мерещился то шорох под окном, то сдавленный стон, казалось, что враждебная ей сила прячется за стенами, поджидает, крадется… Единственной защитой был лежащий у порога Мигулин, но он спал. Или притворялся, что спит…
Раннее летнее утро осветило окрестности. Поднялось солнце и, оттеснив на край неба поблекшую засеребрившуюся луну, молча смотрело на следы ночи.
Мигулин поднялся первым, потряс за плечо разоспавшуюся Анжелику:
— Иди ополоснись и — к лошадям…
Все в том же казацком костюме, но без меховой шапки Анжелика вышла во двор. Ворочались и кряхтели под стеной на ковре и около ковра казаки. В сарае шуршала и разговаривала с коровами хозяйка. Вьющейся по склону тропинкой Анжелика спустилась к реке. Чистая холодная вода смыла ночные страхи. Оглянувшись вверх на хуторок, она разделась, предусмотрительно зажала ком одежды в руке и зашла в речку по грудь. Течение было медленным, пушинки одуванчиков скользили по глади и покачивались на еле заметных волнах, отражавшихся от тела купающейся женщины.
«Надо торопиться,» — вспомнила Анжелика. Ни царевич со своими соратниками, ни запорожские казаки не внушали ей доверия. Старый дед во все глаза смотрел из-за каменного обсыпавшегося забора, как молодая богиня, встряхивая золотистыми волосами, выходит из воды, отряхивается, отирается комком одежды и вдруг… начинает одеваться в потасканные рубаху и шаровары, притопывая, обувает сапоги. Дед плюнул и перекрестился.
Поднимаясь вверх по склону, Анжелика ощутила на себе чей-то взгляд и резко обернулась. Серая тень мелькнула шагах в тридцати от нее и укрылась за гребнем обрыва… «Опять!.. «Бегом бросилась она во двор. Влетела… Лениво потягивались на ковре запорожцы, один встряхивал оставшиеся после вчерашнего пиршества фляги, искал опохмелиться. Седлал и вьючил лошадей Мигулин. Щербак, Мерешка и другие соратники царевича Симеона держались особняком, переговаривались, поглядывали на запорожцев, на Мигулина.
— Там у реки…
— Мигулин! Поди! Царевич тебя зовет, — перебил Анжелику крик высунувшегося из двери Миусского.
— Сейчас, — отозвался Мигулин, затягивая подпругу.
Проходя, он сунул в руку Анжелике пистолет, мимоходом сказал что-то запорожцам и взбежал по ступенькам.
Помешкав, Анжелика сунула руку, сжимавшую пистолет, под рубаху и, ощущая меж грудей холод металла, пошла вслед за Мигулиным. Она задержалась в темных сенях. Дверь в комнату была прикрыта неплотно, косой лучик лежал на земляном, утрамбованном полу. Из темноты все было видно и слышно.
— Куда торопишься, Мишаня? — ласково спрашивал Миусский. — Погоди, завтракать сядем, похмелимся…
— Дело не терпит, — отвечал Мигулин. — Если сказать что хотел, говори, а нет — так я пошел…