- Я стояла перед ним и не могла шагнуть, не могла пошевелиться. - сказала Афина и сжала сигарету в кулак, сминая ее и не заметив ожога: - он мог пожелать чего угодно. И он пожелал...
Я мог представить себе эту сцену в отвратительных деталях, каждый мужчина иногда хочет этого, владеть, доминировать и унижать привлекательную женщину, сделать ее своей рабыней и тут главное не ее тело, а ее душа, это мы уже проходили. У меня никогда это не получалось, как бы мы ни пробовали. Как-то раз, договорившись с Адой о том, что я буду ее безжалостно насиловать как маньяк и условившись о том, что безопасным словом будет "Желтая селедка" - я повалил ее на кровать, сорвал одежду и принялся покрывать поцелуями тело, даже не поцелуями, а такими отвратительными засосами, мерзко вывалив язык - как и положено маньяку. Она сопротивлялась, а я брал ее силой, подавляя сопротивление. И тут она говорит мне - совершенно спокойным голосом, прекратив свои крики и стоны, говорит - только в глаза не целую, косметика смажется. И я ей отвечаю - конечно, не буду. И тут она начинает хохотать совершенно диким хохотом, валяясь по кровати и держась за живот. Я, надо сказать, чувствовал себя совершенно глупо, стоя над хохочущей голой девушкой с членом наперевес. Отсмеявшись, она сказала, что вдруг поняла, - говорить такие вещи маньяку глупо, но уж ожидать от него ответа - да, конечно, какие проблемы - это просто улет и она теперь маньяка во мне просто не в состоянии видеть и давай займемся этим без игр, а то у нее живот болит от смеха. Видимо, я воспитан в традициях женопоклонников, меня учили, что женщину нельзя бить, что согласие должно быть выражено в словах четко и однозначно, недвусмысленно и скреплено печатями в двух экземплярах. И я никогда не понимал - когда уже можно. Марина всегда говорила мне что ты, Виталя, тормоз. Вот, дескать, прямо сейчас ты мог бы взять меня прямо тут, разложить на рабочем столе в моем кабинете и я бы не сказала бы тебе ни слова, но ты снова протормозил. И тогда, на мосту. И тот раз в машине. И вообще. Да, кивал я, я тормоз. Но я не вижу ваши знаки, ваши знамения, ваши намеки. Откуда мне знать, что "дрожание левой икры есть великий признак"?! Я, демоны меня побери, человек, не понимающий двусмысленностей и намеков. Хотите, так сказать в койку, скажите это словами. Ртом. Напишите на бумаге, не надо мне тут ваших двенадцати признаков, расширенных зрачков и легких касаний руки.
Может быть поэтому, а может по другой причине я никогда не мог принять насилия по отношению к женщинам. Как-то не лежало оно на сердце. Но я могу себе представить, что именно стал бы делать человек, именно этот человек, получив себе абсолютную власть над другим человеком. Над женщиной. И ему было этого мало. Ему нужно было не тело. Ему нужна была душа. Я все понял еще до того, как Афина закончила. Чем сильней она сопротивлялась - ментально, не физически, тем сильней ему хотелось ее уничтожить, именно морально. Она видела, как ее родные забыли про нее, несколько слов и вот они уже смотрят на нее как на чужого человека. Она видела, как рушилось все, что она строила и создавала годами. Как из гордой и властной женщины она превращалась в животное, в дрессированное животное, дрожащее и следящее за рукой с кнутом. Но она все еще оставалась человеком.
- Я не знаю, почему. - сказала Афина, ее голос звучал сухо и хрипло. В комнате наступил полумрак, мы разговаривали уже два часа подряд, но никто не включил свет, а я не хотел, да и не мог прервать ее рассказ.
- Я не знаю почему, но я могла думать. Остальные не могли. Он не мог приказать мне забыть себя, я все равно помнила, кто я и что здесь делаю. Наверное, было бы легче, если бы я все забыла, если бы стала такой, какой он сделал всех вокруг - просто рабыней, безмерно преданной и влюбленной в него. Наверное, я бы ему надоела, и он оставил бы меня в покое. Но я могла сопротивляться ему - пусть только мысленно, но могла. И поэтому именно на мне он и сосредоточился. Я могла думать не так, как он приказывал и все. Поэтому спрашивал меня - что ты сейчас думаешь. И я не могла противиться этому приказу и выкладывала все как есть. Что я ненавижу его, что если бы я могла бы, я бы убила его самым ужасным из всех возможных способов, что тысячи смертей ему мало за то, что он сделал с моими родными, за то, что мои дети перестали меня узнавать, и что я ищу способ перестать подчиняться его приказам и добавить в его обычный вечерний бокал вина толченного стекла или провести провода от розетки к его золотому джакузи. Сперва ему это нравилось, но потом стало надоедать. И вот тогда он и задал вопрос, и если бы я могла умереть и не ответить на него - я бы так и сделала. - Афина вздохнула. Я понял, что за вопрос был задан Сердцеедом. Очень простой вопрос, тот самый, который задал бы Иван Царевич Кощею Бессмертному, который задал бы Лекс Лютор Супермену - в чем твоя слабость? Где твой криптонит, твоя игла в яйце? Кого ты любишь больше всего? Удивительно, но связь между сестрами намного сильнее, чем связь между детьми и родителями. Старшая и младшая сестры проводят вместе больше времени, чем с родителями или потом - со своими детьми. Поэтому их связь такая крепкая. Поэтому младшая сестра для Афины была как основа жизни, как стержень внутри. Вынь ее - и она упадет. И после того, как сестры не стало, не стало прямо на ее глазах, после всего этого - он спросил ее - что ты сейчас думаешь? А она хотела только одного - умереть. Прекратить существование. В ее душе не осталось даже места для мести, для ненависти, для ярости. Поэтому он ушел, оставив ее там, в подвале какого-то госпиталя, наедине с телом и инструментами. Острыми, достаточно для того, чтобы прервать жизнь.
- Но в тот день я не ушла. - сказала Афина: - потому что я задумалась о другом. Не о мести. А о том, что пока такая сволочь ходит по свету - никто не может быть в безопасности. Ничьи дети, родители, сестры или братья. И моя цель именно в том, чтобы прекратить физическое существование этого существа. Потому что я не могу называть его человеком. - она замолчала, потянулась к графину с водой, наполнила стакан и отпила несколько глотков.
- Почему я тебе это рассказываю. - она поставила стакан на место: - потому что сейчас мы с тобой в одной лодке. Он запомнил тебя и он к тебе еще вернется.
- Он же оставил меня на крыше. - напомнил я: - может быть решил, что с меня довольно?
- Вряд ли. Скорее всего решил дать тебе иллюзию побега. Он неоднократно так играл и со мной. Отпускал поводок, а потом снова дергал его. Куда ты сможешь убежать от него? Любой сотрудник любых спецслужб, вплоть до генерала - в его распоряжении. Проводники в поездах, водители автобусов, стюардессы в самолетах, обычные попутчики, да кто угодно - могут быть его людьми. И потом, после всего, что я тебе только что рассказала, ты серьёзно думаешь, что он оставит тебя в покое после небольшой взбучке на крыше? - я посмотрел на силуэт Афины в полумраке комнаты и медленно покачал головой. Я так не думал. Ее слова, словно бы забивали гвозди мне в сердце. И Лапочка. Она осталась у этого ублюдка в полной власти. Даже если бы он оставил меня в покое, этого было бы недостаточно. Мне нужно, чтобы он освободил Лапочку из-под своей власти и не трогал никого более из моего окружения. А это невозможно.