– Ты Красный?
Он улыбается еще шире, слепые глаза елозят, глядя куда-то сквозь мое лицо:
– Я – его следующий виток. Я – больше эволюция, нежели Красный. Meum est vitium. Знаешь, что это значит?
Я киваю:
– Это моя вина (откуда я это знаю?)
– Не всегда. В зависимости от контекста, это может быть чем-то принципиально другим. Может быть мной. Vitium – не только «вина», но так же «порок», «изъян», «дефект». Изъян… этот вариант мне нравится больше всего. Ты знаешь, что такое эволюция?
Пожимаю плечами.
– Бесконечная цепь изъянов, – говорит он. – Процесс развития, сопровождающийся изменением генетического состава, адаптацией и… вымиранием. Человечество больше – не венец эволюции. Все. Вы своё отжили – вы вымерли.
– Еще не все. Люди еще живы.
– Это вопрос времени. Очень быстро. Помнишь? Я – изъян, стало быть, я – эволюция. Новый виток развития совершенно иных существ, которые очень скоро заполонят все пространство. Хочешь есть?
Внезапно ощущаю резкий прилив голода – слюна заливает рот, по желудку пробегает приятная рябь.
– Хочу.
В его руках появляется что-то яркое, сочное, разноцветное.
– Что это?
Не дожидаясь ответа, я беру это из его рук. Единственная еда, которую я ела, была в банках. Я вдыхаю запах – хлеб и мясо я узнаю сразу, но остальное…
– Это бутерброд, – говорит он, глядя на то, как я открываю рот и жадно впиваюсь зубами в еду.
Мой нос заполняется теплым, пушистым ароматом хлеба. О, да… Наш хлеб – совсем другой, и теперь я понимаю, почему остальные сравнивали его с подошвой. Это хлеб, еще теплый, пахнет солнцем, которое впитывало в себя зерно, прежде чем стать мукой. Вот мой язык обжигает горячее мясо – я медленно жую, впитывая сок свежей, только что снятой с огня свинины. Мои глаза закрываются от наслаждения – ничего общего с консервами. Такой живой, такой сочный вкус, такой яркий мясной аромат. В общей картине вкуса раскрывается что-то совершенно мне незнакомое – что-то свежее, тонкое, сочное и невероятно яркое.
– Что это? – спрашиваю я с набитым ртом.
Он смотрит на меня и улыбается:
– Это овощи. Ты их не застала. Это салат и огурец.
– Безумно вкусно…
А потом все исчезает.
Мой рот пуст, в моих руках ничего нет. Меня терзает жгучее чувство голода и жажда. Я оглядываюсь и вижу прозрачные стенки куба вокруг себя, полумрак коридора по ту сторону. Я забилась в угол стеклянной тюрьмы – он сидит в противоположном, сложив ноги по-турецки. Здесь и сейчас он так же реален, как и я.
– Я хочу есть… – шепчу я.
Но у меня теперь некоторые сомнения относительно моей реальности. Лошадиные зубы сверкают в полутьме. Они еле слышно клацают, когда раскрашенные губы выгибаются, льнут друг к другу:
– Еды у тебя более чем предостаточно.
У меня очень серьезные сомнения относительно моей реальности.
– Я не буду жрать своих.
– Ну, никто же не заставляет. Этих я и сам могу…
– Заткнись!
– … прикончить. Мне не трудно. Но твоя задача, – он не слушает меня, но внимательно смотрит, как я сжимаю зубы, как мучительно дергается мой кадык. Я безумно хочу пить. – Твоя задача, – говорит он, – добраться до старухи.
А вот это я слышу даже сквозь жажду и голод. Тяжело дышу, и слова вылетают из моего рта, словно я плююсь, а не говорю:
– Почему – я?
Тут улыбка сползает с серого лица, и огромный рот становится прямой линией, умеющей говорить:
– Эволюция эволюцией, но я все еще Красный, а в ней красное почти задохнулось – редкие, тусклые вспышки и их очень сложно засечь даже мне. Последний раз, я видел свою музу на площади перед вашим могильником, когда вы так грубо прервали нас… Сейчас она пропала с радаров, и боюсь, мне до неё уже не добраться.
– Почему?
– По той же причине, почему ты перестала видеть её – Красные видят только красное, а его в ней больше нет. Поэтому ты убьешь её как человек.
***
Всё было решено. Решено точно и бесповоротно, но эти бабы из любого события готовы сделать драму с маршем «Прощание Славянки» и кучей сопливых носовых платков. На Медном лица нет, что совершенно нормально, когда ты впервые за долгое время берешь бразды правления в свои руки. Круглое лицо стало таким белым, что веснушки вспыхнули по всей коже, хотя раньше их с трудом можно было разглядеть только на носу. Тройка уже не рыдает, но только потому, что у неё не осталось сил. Куцый смотрит на неё и думает, что она, пожалуй, единственная, по кому он будет скучать. Вошь теперь чуть живее, чем была, особенно после того, как получила по эгоистичной морде – Куцый застал её за взломом стеклянного куба, за что та и схлопотала. Теперь, вроде бы, и свет зажегся по ту сторону глаз, и голова заработала, и совесть проснулась. Странно, но пока она пыталась зайти в клетку с Воблой, последняя даже ухом не повела – спала, как убитая.