– Почему они убили меня?
Теперь Ряженый рядом со мной – по эту сторону реальности. Он сидит, привалившись спиной к стене, и его длинные ноги касаются моих ступней. Мы вместе смотрим на остывающий труп ненастоящей меня. Он говорит:
– Одна из трусости, а другой больше хотел меня, чем тебя.
– А почему нельзя было жить нам обоим?
– Это невозможно, – он лениво вытирает уголки губ, и его взгляд скользит по трупу в зазеркалье. – Не в той реальности. Мы и в этой-то сосуществуем лишь потому, что эта старая маразматичка – вселенная – помешана на равновесии. Не будь она такой склочницей, все давным-давно закончилось бы в мою пользу.
– Может, просто люди не такие уж идиоты?
– Да нет же! Вы – идиоты, да еще какие. Дело не в вас, а в том, что ей нужно соблюсти формальности – дать вам шанс все исправить, – серое лицо поворачивается ко мне, настоящей, и улыбается, нежно, почти ласково. – Ну да ладно, я могу подождать. Все равно, совсем скоро мир наводнят Красные и будут куда более примерными детьми, чем люди. Придет время, когда настанет наша очередь быть благодарными – мы будем умнее, признательнее, осторожнее. Мы будем достойны своего Творца.
– А мы недостойны?
Он смеется, и огромные лошадиные зубы грозятся разорвать рот:
– Да вы же на хрен спустили в канализацию все человечество! Ну, не все вы, но один из вас.
Отражения не стало – стекло стало черным, матовым, непрозрачным. Во мне звенит пустота, во мне ничего не осталось. Он сожрал меня, вычистил. Я – пустое, и он легко наполняет меня своей истиной.
– И что же нужно сделать, чтобы завершить начатое? – спрашиваю я.
– Нужно убить всех оставшихся, и не дать умереть последнему.
– Тому, кто убил меня?
– Да, да… ему нельзя умирать.
Куцый открывает дверь и идет по коридору четвертого этажа. Темнота сменяется полумраком от тусклых ламп стеклянного куба. Куцый пересекает длинный, широкий коридор и замирает в нескольких метрах.
Она лежит на спине, тонкие губы шевелятся – они говорят с кем-то, они слабо, из последних сил возражают и спорят. Они говорят с пустотой, и, наверное, пустота отвечает им, потому что большие глаза наполняются слезами. По-человечески. Словно там еще есть кому плакать. Он смотрит на тонкое, крохотное тело на полу стеклянной тюрьмы и ненавидит себя. Челюсти сводит до боли, кулаки сжаты, и тонкие полумесяцы ногтей врезаются в кожу. Он виноват – не досмотрел, не уберег, потерял бдительность. Каких-то жалких пять минут! Но и этого оказалось вполне достаточно. Вина сводит скулы, топит его нутро в мерзкой липкой ненависти к себе, льется в легкие, заставляя часто дышать, копошиться в грязном мате, словно свинья в дерьме – она отравляет его.
Та, что когда-то была Воблой, замирает – пустое лицо вспыхивает слабым огоньком сознания, рот закрывается, глаза поднимаются, отыскивают Куцего и смотрят – не в лицо, а на грудь – туда, где грохочет сердце. А затем нечеловеческая улыбка выгибает грязный, измазанный запекшейся кровью, рот.
Он будет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь, и даже после смерти он будет носить в себе тонкие ниточки вины – яркой, красной, сладкой. Во всех следующих жизнях, в каждой из них он будет помнить эту улыбку и знать, что это его вина. Это его вина, как бы ни торопился хронограф времени. Это его вина, в какой бы эпохе он ни родился заново. Meum est vitium – снова и снова, и не для того, чтобы помнить горечь вины, а для того, чтобы помнить её глаза.
Куцый подходит к стеклянному кубу в тот момент, когда темно-синий RAV пересекает ворота стоянки огромного больничного корпуса, въезжая на территорию, закрытую от Красных. Куцый открывает тяжелый замок, в то время как старуха медленно толкает тележку, продираясь сквозь стоянку заброшенных автомобилей. Люди умирают, тонкая материя времени раз за разом обрывается, связывается в кольцо, чтобы вернуться к началу снова и снова, а Куцый отодвигает тяжелую металлическую щеколду и тянет дверь на себя.
Глава 8
Наверное, сейчас в ней говорит человек, потому что глаза её обретают осмысленность, становятся большими, блестящими, прозрачными стеклянными шарами:
– Ты что делаешь?
Дверь открывается, Куцый шагает внутрь:
– А на что это похоже?
Тишину прорезают гулкие шаги – Куцый медленно пересекает стеклянный куб. Она жмется к дальнему углу и жутко вертит головой, её голос быстрой дробью, бешеным спазмом глотки сумасшедшего:
– Уходи, – шепчет она. Её ноги скребут по полу, пытаясь вогнать тощее тело как можно глубже в угол. – Уходи!
Он проходит к дальней стене тюрьмы, чувствуя тошнотворный запах блевотины, сладковатый смрад разложившегося мяса и крови.