Последнее, что помнят близнецы – сотни острых зубов, боль и облечение от чего-то зудящего в груди, которое вырвали с корнем.
Последнее, что помнит Тройка – огромные окна больницы, выходящие на внутренний двор, гибкие, бесформенные тела красных, ползающих внизу, словно мураши, свой истеричный вой, спрятанный в собственные ладони, и ясное, кристально-чистое понимание того, что вся это поездка – полная хрень. Медный был прав – здесь тоже нет жизни.
Последнее, что помнит Вошь – тонкий красный серп на запястье, разрастающийся набухающими каплями – они сползают по руке, льются по коже, оставляя тонкий ярко-красный след, капают на кафельный пол душевой, медленно ползут к сливному отверстию. Вошь смотрит на медленный ход капли и думает – все, что она есть, сейчас сольется в сливное отверстие, и больше от неё не останется ничего.
Каждому есть, что терять. Каждому, и это не зависит от пола, расы и места жительства – блестящее красное обвивает сердце каждого, отравляет, пуская бессилие по тонким венам. И не имеет особого значения, кто вы – бухгалтер, которая не смогла уберечь долгожданную беременность; помощник юриста, которая последний раз видела своего любовника захлебывающимся собственной кровью; старший лаборант, видевший имена своей жены и дочери в самых первых списках погибших, когда они еще велись; братья близнецы, один единственный раз опоздавшие в школу за своей младшей сестрой; бармен, который встретил любовь на исходе человеческой эры…
Каждому есть, что терять. Каждого грызет вина за свое бессилие.
Последнее, что помнит Лиза – бесконечное ожидание конца, который так затянулся, что она успела состариться. Она помнит свою тележку и скрип заднего колесика с правой стороны, когда она тянула лямку жизни по серым пустынным улицам, где не было никого, кто познал бы её истину – вина – всего лишь разновидность нарциссизма. Самобичевание есть самолюбование. Те, что выжили, бегали от Красных, пытались спасти свои шкуры, не понимая, что Красный – и есть вина. Вина, которая обзавелась своим телом, вина, которая шагнула в мир материального и обросла реальными контурами. Meum est vitium, которая вросла в тела людей, облюбовала сердца, обвила их своими щупальцами и пустилась по венам. Сочная, блестящая, красная… Поэтому они не видели её – Красные. Потому что она вины не чувствовала. Единожды поняв принцип, вы способны отыскать любую искомую переменную за мгновения, нужно лишь подобрать ключи. Вина – бесконечное желание истязать себя понапрасну. Себя и только себя, ведь невозможно испытывать чувство вины за кого-то другого. Поэтому это лишь разновидность, одна из граней доведенного до абсурда эгоизма. Кожаная плетка, кляп и «называй меня хозяйкой», но не для распущенного, пресытившегося банальным удовольствием тела – для вашей избалованной души. Если простить себя, если принять как должное невозможность возврата назад, согласится с тем, что нет истины, перестать мнить себя гласом Божьим и принять на веру свою НЕ исключительность, отбросить бесполезный мусор вашего эго, то останется суть – вина, самое бесполезное изобретение человечества. Плач по тому, что нельзя изменить.
И она запретила себе жалеть себя.
Здесь и сейчас, 17 сентября 2102 года, в коридоре роддома №2, когда время вернулось вспять, когда Вселенная, повернутая на равновесии, дает еще один шанс, она поднимает глаза и смотрит на него. Она говорит:
– Удачи тебе, Марк. И спасибо… за все.
Она разворачивается и идет по коридору к большим дверям, ведущим на первый этаж, а там, мимо приемного покоя в теплый сентябрьский день.
Послесловие
Апекс оставил человечеству свое наследие – сто тысяч и одного человека. На всей планете к моменту, когда Ряженый слился с человеком, который так и не родился; когда Красные, наводнившие крохотную планету, вернулись к своему хозяину и снова стали тем, что они были – жадным, обезумевшим чувством вины; когда кнопка Апекса, заряженного не обычной водой, а человеческой смертью, вернулась в исходное положение, остались сто тысяч и один человек, носящие в себе память об Апексе.
Сто тысяч людей, которое помнили, как человечество чуть не сдохло под прессом meum est vitium. Они помнили все – начало, середину, конец. Они помнили людей, с которыми их свела судьба, жизнь, которую они возвращали на «ноль» и смерть – раз за разом, снова и снова. Они очнулись в новом старом мире, в эпохе, начавшейся заново, обезображенные знанием того, как все было на самом деле. И что делать с этим знанием?
Но Вселенная помешана на равновесии, верно?
А потому та оставшаяся единичка, тот сто первый человек…