Тем временем в деревню степенной поступью пришла осень, чтобы дать томившейся от августовской жары природе глотнуть свежести, успокоить перетрудившуюся, запыхающуюся землю. Огороды разродились обильным урожаем. В колхозе, превратившемся в бабье царство, работали в несколько рук — деревенские реалии, тем более в военную пору, не терпят ленивых. Все забыли, что такое отдых. Не было смеха и улыбок. Общая огромная забота и тревожное ожидание владели всеми без остатка. После тяжёлой, изнуряющей работы в поле женщины до поздней ночи вязали дома носки и варежки для бойцов на фронте.
К уборке урожая привлекали и детей, которые постепенно становились полноценными участниками трудового фронта. Восьмилетний Алек старался не отставать от подростков четырнадцати-пятнадцати лет, помогая выкапывать картофель, свеклу, морковь, заготавливать корма для колхозного скота.
Солнце становилось скупее, уже не грело как раньше. Потускневший луч всё ещё гладил склоны цветистых гор, не достигая их плешивеющих макушек, от которых веяло вековой мудростью.
Эрик сидел на большом камне перед калиткой и, закинув голову кверху, наблюдал, как, прощаясь с родным краем, курлыкали в небе журавли. В их крике чувствовались грусть, тоска и тревога, словно и они шли строем-клином на войну. По мере их удаления, казалось, в небе убавлялось света, будто журавли уносили на своих широких и длинных крыльях лето.
Эрик смотрел им вслед с особым чувством — словно эти птицы должны были знать тайну его отца. В мальчишеской душе смутно зарождались какие-то необычные, смешанные одновременно с грустью и зыбким ощущением радостного ожидания, лёгкие, взмывающие к небу и вместе с тем щемящие чувства. Эрик тогда ещё не мог понять, что за ростки появились в его маленьком, но неравнодушном, трепещущем сердце…
Провожая взволнованным взглядом шумный клин, Эрик мысленно попросил журавлей обязательно узнать что-либо об отце и весной принести с собой хоть какую-то весточку о нём…
С каждым днём осень всё настойчивее заявляла о своих естественных правах. Готовя природу к зимнему оцепенению, она побуждала деревья освободиться от тяжёлого груза старых листьев. Последние крайне неохотно отделялись от веток, на которых они родились и провели свои лучшие, тёплые и солнечные дни. И была какая-то трагическая тайна в неуловимом миге, когда пожелтевший, ослабший и потерявший свои жизненные соки скукожившийся листок, нервно вздрогнув, отрывался от своей опоры и начинал нехотя, словно в замедленном кадре, опускаться на землю. Однако это падение было неизбежно для начала новой жизни — всё старое когда-нибудь должно уступить новому, зарождающемуся… Только вот было непонятным и странным, когда сильным шальным ветром вдруг срывало молодой, цветущий, полный энергии лист…
Уже не одна похоронка пришла в деревню, облачая в чёрное несчастных юных вдов. Кнар же продолжала свою борьбу со страшной неопределённостью…
Спасавшимся приходилось делать недюжинные усилия, чтобы преодолеть полосу течения. Арутюн и его товарищи удивлялись, откуда у них брались силы безостановочно грести, направляя плот в нужное русло и не давая течению отнести их в тыл врага. Где-то в километре виднелся остров. Туда подплывали катера и подбирали тех счастливцев, которым удалось выжить в аду, созданном самим человеком для себе же подобных. В отличие от рыболовецких сетей, остров был недосягаем для вражеских пулемётных и пушечных снарядов. Правда, оставалась угроза бомбёжек с воздуха, но приходилось выбирать меньшее из зол, вернее — опасностей…
Сверхчеловеческие усилия не оказались тщетными: к полудню наконец доплыли до острова. Почувствовав под собой твёрдую опору, измученные ноги перестали держать своих изнурённых хозяев. Бедные и не успели ощутить чувства радости, они повалились навзничь как подкошенные и забылись тяжёлым сном. Впрочем, это было своеобразной защитной реакцией организма — сердце могло не выдержать нежданного счастья после всего пережитого…
На островке было много таких же людей, ожидающих своей очереди на спасение. Измождённые от недоедания и недосыпания, они казались неземными существами. Вся одежда на них была белая от пропитавшей её насквозь соли морской воды. Затвердевшие гимнастёрки и штаны сковывали движения, делая людей похожими на роботов. Впрочем, эти обессилевшие и потерявшие человеческий облик существа старались не делать лишних движений. Многие из них спали или лежали неподвижно, подобно поваленным статуям, и лишь периодические тихие стоны выдавали, что они живы.