Однажды из комнаты раздался бравый вздрызг струн. Майя, только пришедшая из университета, подумала, что вернулся Нил, бросилась на этот звон как на пожар, ворвалась в комнатку... За столом сидел Пашка — один из братьев Нила и неумело брал аккорды. Майя от отчаянья разрыдалась.
Майя не любила зиму. Вся она от кончиков волос до пальцев ног, ясная и звучная, рожденная в самый чудесный весенний месяц и названная в честь него, протестовала против существования морозов и метелей. Но Новый год... Новый год был особым праздником. Только он, пожалуй, с его елочными огнями, ощущением волшебства и запахом хвои, примирял ее с зимой. В чудеса она, как истинная комсомолка не верила, но как настоящая девочка, мечтательная и сентиментальная, всегда хотела, чтобы чудо, хоть какое-нибудь маленькое, все-таки случилось... И загадывала свои желания. Всегда дожидалась полночи и под бой курантов произносила самое заветное. Заветное часто исполнялось, но это не были чудеса.
Не всякое желание тянет на то, чтобы делать из него чудо, вот что Майя поняла со временем.
Она знала, что именно нужно загадать при наступлении нового, 1942-го года, и это желание соответствовало чуду, которое должно было произойти. Она хотела загадать, чтобы под бой часов или (ну хорошо!) чуть позже открылась дверь и в их изрядно притихшую и обезлюдевшую с наступлением войны коммуналку вернулся Нил — живой и невредимый. Чтобы он улыбнулся и сказал: «Я пришел к тебе с приветом...». А она бы ни за что не стала бы его поправлять или ругать за то, что он не удосужился доучить строфу... Только бы вернулся!
Это желание она так и не загадала. Не случилось.
Вечером 31 декабря в дверь их коммунальной квартиры постучались. Женщины, собиравшие на кухне небогатый, но все-таки праздничный стол, как по команде замерли. Открывать отправили Майю.
Сама не своя, на ватных ногах Майя побрела к двери. Для почтальона было поздновато, может соседи? Хоть бы соседи...
На пороге стоял Нил. В запорошенной снегом шинели, с заиндевелыми бровями, с горящими глазами и синими губами, растянутыми в робкую радостную полуулыбку.
Майя бросилась ему на шею с криком, прижалась горячей щекой к его, холодной, родной, любимой. С кухни прибежали соседки, прильнула к сыну счастливая мать.
В ноябре Нила серьезно ранило, об этом он писал еще из госпиталя. Но оказывается, после поправки его отпустили на несколько дней домой, повидаться со своими...
Такого Нового года никто не ждал. Нил выложил на стол свой небогатый солдатский паек. Вместе с тем, что насобирали женщины, выходил целый пир! Столько восторга принес в дом один парнишка, выживший в войне, пусть ненадолго, на побывку всего лишь, но вернувшийся домой... Все обнимались и плакали, потом смеялись и снова плакали, вспоминая про своих, тех кто не вернулся уже и не вернется еще...
В самый разгар толкотни, когда про героя торжества немного подзабыли, Нил позвал Майю в коридор. Из кармана шинели он достал огромный неприлично яркий в серости военной зимы веснушчатый апельсин.
- Это тебе, Майка...
Майя подставила ладони и Нил уронил в них апельсин. Холодный, морозный, солнечный, дышащий снежной стужей и душевным теплом, пахнущий любимыми заботливыми руками, хранившими и лелеявшими этот плод для нее. Майя вдыхала его резкий как взрыв фейерверка цитрусовый аромат и не могла надышаться, ласкала пальцами твердую шершавую кожицу... и замирала от восторга. Как? Откуда? При нынешнем-то дефиците... Настоящее чудо земное.
Она подняла на Нила глаза и прочла в них то же, что чувствовала сама.
- Нилка...
Чтобы не расплакаться она ткнулась лицом в его гимнастерку и почувствовала на своих плечах его руки — еще не отогревшиеся, но самые теплые на свете руки.
Майя Владимировна прижала апельсин к щеке, поводила шершавым по шершавому, улыбнулась странному ощущению схожести своей старческой кожи с молодой кожурой апельсина.
Разругались они как-то по-детски.
Сидели вечером вдвоем. Тихо шипела черная тарелка радиоточки, передавая последние сводки с фронта. Нервно помаргивало электричество, с которым случались перебои. Майя метала кайму на рукавчики старого платья и озабоченно поглядывала на мерцающую лампочку. Нил в расстегнутой гимнастерке собирал вещмешок. Больше никого в комнате не было, Майкина мать ушла в ночную смену.
Как-то незаметно они оказались рядом. Нил спросил что-то, Майя ответила. Несущественным на несущественное. А потом его глаза оказались опасно близко. Нил наклонился и сделал попытку ее поцеловать.