Майя вздрогнула, как от неожиданно вылитого ушата холодной воды, отпрянула и влепила ему пощечину — несильную, но звучную. Испуганно отбежала к окну, удерживая слезы. И непонятно чего больше испугалась — его поцелуя или своей пощечины.
Нил в гробовом молчании закрыл вещмешок и вышел из комнаты, предварительно бросив:
- Дурочка.
И нет бы кинуться за ним, извиниться... Упала на кровать и заплакала.
На следующее утро собралась в университет и к Нилу попрощаться не зашла . Тихой сапой, полностью уверенная в своей обиде побежала из дома прочь. Но на учебу не пошла, села в парке на скамеечку и снова принялась плакать.
Когда опомнилась, домой было уже поздно. Поспешила на вокзал. Насилу нашла нужный поезд, бегала вдоль состава, выкрикивая имя Нила и всматриваясь в отбывающих бойцов, но любимого лица так и не увидела. Слышал ли он ее, видел ли он ее, хотел ли он, чтобы она его провожала...
Похоронка пришла накануне другого праздника — Международного женского дня. Будто в насмешку: получите подарочек, распишитесь. «В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит... похоронен в братской могиле...».
Узнав о смерти Нила, Майя упала в обморок. В течение нескольких последующих дней она не произнесла ни слова, почти не двигалась, только сидела на кровати и тихо плакала, пугая своим каменным, серым, лишенным всякого чувства и красок лицом свою бедную мать. Ноги ее не слушались, а повода для того, чтобы заставить их ходить у нее не было. Так и сидела, почти не двигаясь. Есть тоже отказывалась, только иногда матери удавалось влить в нее полкружки горячей воды или чая. Едва не дошло до того, чтобы вызывать врача.
В конце концов Майя пришла в себя и стала возвращаться к привычному укладу жизни. Было это непросто. В коммунальной квартире, в которой они росли вместе с Нилом, любая мелочь напоминала о нем. А еще каменным цветком разбухало в груди чувство вины — что оттолкнула, не простила вовремя, не остановила, не проводила...
Через много лет, когда расселяли коммуналку, Майя выпросила у матери Нила гитару. На память. Потерявшая сына мать не смогла отказать ей. Именно тогда на грифе появился белый бант. Майя повязала на гитару ленту, которой подвязывала косы — словно приодела покойницу в белую фату...
Эта гитара сопровождала Майю по жизни как талисман, как оберег, как напоминание о детстве и юности, о том, кого она любила. Она не умела играть, но иногда брала гитару на руки, усаживала ее на колени, как ребенка и трогала струны. От неумелых прикосновений звуки получались нестройными и притушенными, падающими на самом взлете.
Майя Владимировна снова оглянулась на портрет мужа. Прошептала, покаянно сложив руки на груди:
- Прости меня, Степан Иваныч... Если бы ты только знал, как я его любила... Так один раз в жизни любят. Но хорошо, что ты не знал. Ни к чему тебе это было. Ладно мы с тобой жили, дружно. И полюбила я тебя... Полюбила. Не так, конечно, как его, но уж как смогла.
Портрет хранил суровое понимающее молчание.
Замуж Майя вышла поздно, спустя десять лет после окончания войны. К тому моменту она уже окончила университет и работала на крупном заводе. За ней стал ухаживать главный инженер — серьезный мужчина старше ее на шесть лет, ветеран войны, кавалер Ордена Красного знамени. Подступал к ней долго и обстоятельно. Чутко подметив какой-то ее внутренний надлом, действовал аккуратно и бережно, не форсируя события. Майя эти чуткость и бережность оценила, и спустя время решилась довериться кому-то первый раз за всю жизнь. И никогда не жалела о том, что решилась. Степан Иванович был таким мужем, о котором можно только мечтать. Не замирало при нем сердце, это правда, но и горя с ним она не увидела, вырастила сына, поставила на ноги внучек, а когда умер — искренне и глубоко переживала потерю.
Но Нила не забывала и забыть не могла. Поминала его под каждый Новый год, втайне ото всех. И каждый раз, с самого первого Нового года без него загадывала одно лишь желание... Сначала думалось — а вдруг та похоронка по ошибке пришла? Бывают ведь ошибки. Напишут, что умер человек, а он живой. Потом перестала терзать себе сердце почем зря, смирилась, усилием воли притупила боль. Но желание все равно загадывала.
- Хочу его увидеть, - попросила Майя Владимировна у бесстрастно взирающей на нее луны, и закрыла усталые, блестящие глаза. Апельсин она крепко сжала в руке и поднесла к лицу, чтобы вдохнуть его запах еще раз...
Где-то вдалеке куранты заиграли радостный полночный бой.