Расплавленное оранжевое солнце, утомленно медленно ползло к линии горизонта, геометрически исчерченного силуэтами городских зданий. В розовой вышине майского неба шуршали крыльями два белых голубя.
Нил сидел на изъеденном ржой хребте крыши, свесив вдоль железного листа длинные ноги в светлых штанах. Рядом лежала гитара.
Майя постояла немного, с замиранием сердца всматриваясь в его затылок.
Потом примостилась рядом. Он как будто бы не удивился ее появлению.
- Привет.
- Привет.
- Ты ждал меня?
- Всегда, - улыбнулся Нил, с нежностью щурясь на огненную полосу заката, и продекламировал:
- Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова.
Майя засмеялась, догадываясь:
- Ты же всегда знал его наизусть!
Нил едва улыбнулся:
- Конечно.
- Дурак... - Майя покачала головой, помолчала. Вспомнив, вынула из складок платья апельсин: - А это для тебя. Холодный.
Нил взял из ее руки апельсин, поднес к лицу:
- Он не так холодный. Надо чтобы был морозный. Это не одно и то же.
- Я знаю. Но уж как получилось.
- Хорошо получилось, - утешил Майю Нил и вложил апельсин обратно в ее ладонь, но своей руки не убрал. Так и держали его вдвоем.
Майя склонила голову на его плечо.
- Прости меня, Нил.
- За что?
- За то, что пощечину влепила... Я ведь была на вокзале, только тебя не нашла...
- Я знаю.
- Ты меня видел?
- Нет. Но я знаю. Знал, что ты была там. Прости и ты меня тоже.
- Тебя-то за что?
- За робость, за деликатность что ли. По-другому надо было, может и вышло бы чего. Если б я тебе признался, а не полез сразу...
- Да я и так знала. Вот мне надо было признаться...
- Да, себе самой для начала.
- Для начала... А если бы я сказала тебе, что люблю, что-нибудь изменилось бы?
- Конечно. Умирать было бы больнее.
- Не надо больнее!
- Дурочка. Больнее — лучше! Слаще...Как объяснить? Так у меня была моя любовь к тебе. С твоей любовью к себе я был бы счастливее. А счастливым умирать хоть и больнее, но легче. Понимаешь?
- Нет...
- Ну ничего, поймешь еще.
- Нил?
- Да?
- Это правда ты? Или ты только плод моего воображения?
Нил замолчал, изобразил глубокомысленную задумчивость.
- Меня нет, но я есть. Я — это ты, часть тебя, часть твоей памяти, да ты и сама это знаешь. Ведь знаешь? Я жив, пока жива ты. Благодаря тебе я прожил очень долгую жизнь. Неизвестно, прожил бы я столько, если бы не умер в 42-ом.
- А что было бы, если бы ты не умер в 42-ом?
- Полагаю, все то же самое, что и у всех.
Майя уткнулась носом в его шею, как ищущий заботы котенок. Улыбнулась:
- Звучит как приговор. Или как сказка.
- Я ни о чем не жалею.
- Нил?
- Да?
- А ты помнишь какую мелодию ты играл в тот день, на крыше?
- Конечно.
- Сыграешь мне ее еще раз?
Нил с готовностью потянулся за гитарой. Майя, не ожидавшая такой порывистости (она, кажется, уже забыла, живость его движений), покачнулась вслед за его ушедшим в сторону плечом. Апельсин выскользнул из их рук и погрохотал под уклон по железной звучной крыше.
- Это все? - спросила Майка испуганно.
- Все, - ответил Нил спокойно.
Их маленькое оранжевое солнышко докатилось до края крыши и, замерев на мгновение будто в задумчивости — падать или нет? - ухнуло вниз.
...Апельсин выскользнул из ослабшей руки. Неслышно покатился по полу, вдоль лунной дорожки, под уклон старого, покосившегося от времени дома. Под последний бой курантов он ударился о стену и замер. Висящая на стене гитара с белым бантом вздрогнула, завыла протяжно, издавая последний вздох. Напряженная верхняя струна лопнула, вскрикнув.
На безжизненном лице Майи сумеречно меркла ясная, теплая полуулыбка. В этот момент она была счастлива.
Рядом, за стеной, играла чья-то другая, новая музыка.
Конец