Сам Альберт прекрасно помнил, что было до. Что, верно, его и побудило на миг растерять всю свою к книгам любовь. Он шел от отца, в крайность разозленный вставшим между родственниками разговором, а точнее, его смыслом и концом. Бормоча все приходящие на ум контраргументы, выплевывая шепотом ругательства и непотребности, альфа наткнулся на придворного. Извинившийся, Альберт пошел было дальше, но оклик заставил на секунду остановиться: «Вам плохо?» Теперь, само собой, принцу понятно, что юноша лишь побеспокоился за него, верно, заметив нахмуренные брови и необычно резкие черты, но тогда... Кулаки его сжались, и тот, не ответив, отправился прочь, последними силами держась в сознании. Паренек подобрал никудышный момент, сказать нечего. Жалость - последнее, что альфе вообще требовалось тогда. Неудивительно, что разозлился. Шел, неся в себе пушечное ядро, а уж когда его так резво подожгли... Огненный, кровавый по своей природе снаряд сносил все на своем пути в беспамятстве. Особенно самое дорогое. Особенно - книги.
Страницы пролистнулись перед глазами, горящие пламенем, наверное, его злобы. Страница за страницей, а так - без конца, десятками, сотнями, тысячами, все - плетью на спину, грудь. Их месть. Изощренная, медленная, а оттого и мучительно сладкая, тягучая, как раскаленная карамель, умелая пытка сознания. Удар, снова, опять, кроткая остановка и новый виток. Передышка в несколько секунд, но как эффективно она продолжает пытку до полного истощения подопечного! Как ловко удерживает его на волоске от смерти, лезвии рапиры, царапающим, изводящим зудом кожу! До такого сам Альберт и додуматься не смел. Но, как бы он не восхищался изощренностью книжного ума, пытка доставляла отнюдь не сладкую боль. Хотя принц и понимал, что страдания настоящих изменников и преступников в сто крат ужасней. Они кровь проливали за информацию, чтобы потом быстро умереть, лишившись головы. А здесь-то... Однако тоже не самые приятные ощущения. Дарят ли их действительно книги? Или же он сам так истязает себя, изощренно, по-мазохистски? А может, постаралась глумливая совесть?
- Определенно.
Альберт обернулся. Наверное, высказался вслух.
Бета, его личный слуга, подошел к нему чуть ближе, затем - еще, крохотный шаг за шажком, желая извести господина ожиданием, играясь с ним, словно прозорливый черный кот. Яркие зеленые глаза блестели хитростью и вниманием, темные, как смоль, волосы сальными прядями падали на лоб и вылезали из-за ушей, старательно припрятанные хозяином. Маленького роста, со смешной, детской походкой и улыбающийся во всю ширь растрескавшихся губ, он стоял в ливрее со стоячим воротником. На щеке, почти у глаза, виднелась идеально круглая родинка. Лицо было румяное, раскрасневшееся от спешки, крылья носа часто и легко вздымались, вслед за ними поднималась грудь. Впрочем, голос не колебался, даже был капельку расслаблен, как после сна:
- Как тебе угодно.
- Но, - он чуть склонил голову в поклоне, - я пришел сообщить другое: пора бы его Высочеству перейти в главный зал. Толпа кучкуется и негодует. Самое время выдвигаться.
- Пора бы.
***
«Не возродится ль человек? Не возродит ли души пламя? Не вознесет победно знамя?! Опять он совершит побег?..» - Декламирование стихов часто позволяло ему отвлечься и собраться с мыслями, особенно когда сердце отчего-то колотилось как бешеное, ухитрялось извиваться в сосудах, как удавке, и лезть прочь, надрывать, чтобы вырваться на свободу из огромной кровяной паутины. Натан стоял в первых рядах: недавно ему «повезло» вести толпу по улице за собой, затем - во дворец, а там уж его вытолкнули вперед, чтобы не засветиться самим. Струсили в последнюю минуту, «храбрецы». А ему и мучайся теперь, изводись под чутким гвардейским взглядом. Стоило надеяться, что хотя бы принц не кинет взора, ибо такими темпами бедное сердце изведется и непременно лопнет. Честное слово, откуда такое волнение? Никогда прежде он не ощущал подобного...
Двери хлопнули. Натан невольно вздрогнул и с удвоенной силой принялся читать, читать, читать у себя в голове. Глаза напряглись, выпучились от шквала внутреннего безумия, пальцы вжались в ладонь, и корпус чуть наклонился вперед, грозя упасть на белоснежную плитку. Пока сирота держался, но совсем скоро рисковал потерять ориентацию в пространстве и, в конце концов, лишиться чувств. Внутренние: «Все будет хорошо!» - приводили лишь к тому, что бедняга все больше волновался. Не помогало и глубокое дыхание, скорее, оно заставляло отчего-то легкие гореть, а сердце - ускорять свой ритм. В горле запершило. Однако несмотря на столь плачевное состояние, заслышав шаг, он поднял взгляд так легко, как будто пребывал в полном здравии и рассудке.