грелись батареи из-за поломки, но в каждой комнате топили камин. У них же огонь разжигать было негде. Так ему и хотелось сказать: «А как же принцип равенства и братства?» Ага, конечно, так его и послушали. Сильным мира сего не все равно только на себя, а на тех, кто дохнет на улицах без крова и еды, плевать. Казалось, что только Альберт из всего дворца ходил по улицам и раздавал еду, слушая все жалобы народа и подмечая для себя. Его, кстати говоря, несколько поражала философия жителей страны. Они более чем уверены, что император не мог ввергнуть их в такое положение, все виноваты чиновники, ничего ему не доложившие, а правитель, только узнай об этом, тут же все исправит. Тем временем альфа уже оделся и выбирал для себя книгу на высоких полочках стеллажа. На нем был обычный черный костюм с серебристым жилетом и белой рубашкой, на шее повязал серый платок. Зачем вообще какая-то вычурность в нарядах, когда можно обойтись простотой? Да, Альберт натурально не понимал нынешних людей, все больше и больше стремящихся к роскоши в нарядах, а особенно омег, которые сначала отвоевали право на ношение брюк, а теперь заворачиваются в балахоны, отдавая дань уважения юбкам. Так и хотелось сказать: «Что?» Коротко, но предельно ясно. На глаза ему попалась «Темная Башня». - Ну, почему бы и нет, верно, Эдвард Д'норе?* *** - И зачем ты это делаешь? Бета ходил по комнате, постукивая ивовым прутом по ладони. Вьющиеся коричневые волосы смялись под покосившимся на голове цилиндром. Сиреневый сюртук подобрался наверх, и его золотая пуговица расстегнулась, отлетела от напряженной и глубоко дышащей груди. Шейный платок развязался, слетев набок. Мужчина весь выглядел каким-то помятым, усталым, в его глазах угасал огонь то ли былой радости, то ли прошлого гнева. Меткий зеленый взор с показным презрением и только проскальзывающими нотками радости устремился на распластавшееся тело юноши. Натан лежал под бетой, на полу, хрипя и харкая кровью. Он тянул руку по плитке, цепляясь ногтями за швы, залитые багровой жижей. Тело и голова отзывались острой болью, чей импульс напоминал стрелу, точно попадающуюся в цель. Это тебе не приятные иглы в мышцах после суровой тренировки: руки, спину, бедра при малейших усилиях тянет, а на них хочется надавить еще, дабы прочувствовать каждую невидимую клетку тела. От нынешней боли возникало желание уйти, нет, убежать. Картинка тяжело собиралась перед глазами, и в секунду рассыпалась вновь. Изрезанная красными полосами спина горела огнем, капающая из ран кровь только подливала масла в это невидимое пламя. Задница... Натан вздохнул, силясь забыть. Вот только о ней, очаге всех ощущений, болезненных и не очень, сейчас вспоминать не стоило. Пусть останутся пронзительные стрелы, но мыслей хватит. - Мне повторить? - голос директора был спокоен и тверд, хотя ощутимо нажал на последнее слово. Ему некуда было спешить, но надо же поддерживать дисциплину и ненависть в слабом существе на полу. - Н-н-нет... Я... - Натан сглотнул. Скоро боль пройдет, скоро пройдет, а пока нужно говорить, чтобы не досталось больше. - Я не хочу, чтобы кто-то еще почувствовал ту же боль. Никто не заслуживает подобного. И... Бета поневоле улыбнулся. Его радовало то, что хоть какого-то ребенка из доверенных ему Богами удалось воспитать как порядочного человека. Мало кто из людей в нежном возрасте способен выдерживать испытания болью и выносить из наказаний урок, а омега этот мог: слишком рано стал взрослым и увидел жизнь во всей своей серости и нищете. Вертящиеся вокруг него жестокость и моральные страдания, верно, сформировали каркас его личности. Душу осталось только наполнить, в чем отлично помогали две вещи: школа и наказания. Сначала на него просто спихивали вину, потому как видели, насколько часто наказывают Натана, а потом он брал ее сам, подставляя плечо несправедливо осужденному. Или справедливо. То было неважно. - Ад тебя правильно воспитал, мой мальчик. - Но верно ли он воспитал других? - Натан поднялся на руках и, заглянув в чужое лицо, продолжил: - А что вы скажете о тех, кому боль и приют поломали жизнь? У которых нет будущего просто потому, что они не хотят жить? У кого сердце горит только тогда, когда заговоришь с ними о суициде? Они ведь питаются только страданиями других. Самые одинокие в этом аду. У меня есть вы и моя боль, я не чувствую себя одним в огромном мире. Даже если я и одинок, я способен выжить хоть так, потому что мне есть, ради чего. А им? Нет. Почему вы не пробовали помочь и им? Это нечестно! - Боль умеют терпеть не все. А если терапию и начинать, то в раннем возрасте. У тебя была другая ситуация: ты был сломлен, но насилие и боль вытянули тебя из омута прошлого. А их - наоборот - надломит твое лекарство. - Я не об этом говорю, - его глаза заблестели. - Им нужен кто-то, чтобы не чувствовать одиночество. Разве вы, как самый нормальный из всех здешних, не могли?.. Бета помотал головой. - Не мог. Вряд ли любое человеческое сердце может вместить в себя больше, чем нескольких человек. Да, я, наверное, черств и эгоистичен, но умею рассчитывать свои силы. Научись и ты, иначе не выживешь. Будешь слишком альтруистичен, тебя погубят, высосав до капли душу, слишком эгоистичен - общество посмотрит на тебя с высока и убьет. Найди для себя заветную середину. Натан не был с этим согласен. - Это будет противоречить моей душе. Если ты готов помогать другим, то, будь добр, до конца, если нет - не помогай никогда. Третьего не дано. Таков мой закон. - А знаешь ли ты, почему добрые люди так часто становятся злыми? - бета присел на корточки и повернул чужой подбородок так, чтобы заплывшие глаза смотрели прямо на него. - Потому что об их душу вытирали ноги. Я не хочу тебе такого будущего. - А это оттого, что у этих нет стержня внутри. Сильного никогда не растопчут. И чего это вы так печетесь о моей жизни? Что, уже надоел совсем? - Натан усмехнулся, принимая из рук директора бумажку. Конечно, он не ожидал, что его так скоро выпрут из приюта. Впрочем, немудрено: разорился, бедняжка, приютец, нужно закрыть, пока столько денег в трубу не утекло. Нет-нет, не думайте, что Натаниэль относился к этому как-то плохо. Он другого не понял: а как же детдомовцы? Куда им без нужного образования и денег? Их же, отбросов таких, никуда не возьмут. Хоть бы похлопотали над малышней. - Значит, выгоняете? Хорошо. Когда уходить со всеми манатками-пожитками? Ауч! - Будь так добр, чтобы через несколько дней тебя здесь не было. - Конечно-конечно. Но... последнюю просьбу можно? - Сколько угодно. - Тогда... дайте нам ту печь, которую мы вчера взяли на ночь. Неправильно это, когда за жизнь и ночное тепло приходится платить болью. А вы как считаете? Входит в воспитательный контекст, что ли? О, нет-нет, все, что угодно, но так не говорите. Не смейте, не хочу в вас разочаровываться, когда нам видеться осталось всего ничего. Лучше запомнить друг друга только с хорошей стороны, верно? Бета ухмыльнулся и ничего не ответил. Тем лучше. За ним хлопнула деревянная дверь, скрежет ударил по бедной чувствительной голове Натана, что, впрочем, его не волновало. Парень терпеть не мог осознавать, что будущее еще как изменчиво и поколебимо. Казалось, случайный порыв ветра может разрушить надежду на светлое завтра. И как так жить, боясь за каждую будущую секунду? На голове бы волосы рвать и, уподобляясь своим слабостям, плакать. Конечно, жалеть себя плохо, но... как-то плевать. Завтра Натан придет в себя и отбросит всякую грусть. Однако сейчас он лишь прошептал самому себе, как-то грустно косясь на затвердевшую кровь: - Что дальше?