- Более чем, - кивнул ему альфа. - Уверен, в скором времени все будут зачитывать твоими рассказами. Пусть это и «пропаганда» язычества, но ты пишешь хорошо. Люди должны это увидеть. И поэтому еще раз спрошу: согласен ли ты?
- Согласен.
- Тогда... жди. И раз уж ты начал, рассказывай дальше. Интерес так и гложет.
- Ах так... Ну, есть у меня еще одна история. Знаешь ли ты, почему сейчас люди говорят на разных языках?..
Часть 10
В тот же день, несколько часов ранее
Раздражает...
Белые кружевные рубашечки, шортики до колена на черных подтяжках и лакированные башмачки - все это во мне вызывало неподдельную дрожь раздражения. Оно протекало раскаленным железом по горлу, жгло желудок, разрывало капилляры, отчего кожа наливалась темной синевой. Ноги будто вросли корнями в землю, плечи то и дело содрогались от бесконечных мурашек. Длинные ногти больно впивались в крепко сжатую ладонь, протыкая ее до крови. Она алым струилась по пальцам и капала на его серые завязанные на поясе веревкой штаны. Капли во мгновение впитывались в лен, теряя свой яркий свет. Меня точно побьют за эти пятна. Кровь оттереть не так просто, как грязь. К тому времени как я глянул на штанины, они все были усыпаны кровавыми веснушками. Лицо озарила горькая усмешка. В голове уже крутились бесконечные побои в наказание за испорченные штаны: кровь на разбитых губах, синяки на пол-лица, растянутые и переломанные пальцы, напрочь содранная с локтей и колен кожа, покрытые гематомами бедра и грудь, изрезанная плеткой спина. Последняя пытка была только вчера. Тело до сих пор болело, ныли забинтованные выше локтя руки и синяки, саднили шрамы. Неужели все приключится опять?.. Ну и пусть! Я решительно топнул ногой, чем спугнул стайку голубей, бродившую у моих неподвижных ног. В секунду вокруг взвились облака грязных птиц, хлопавших перьями по лицу и клевавших в темя. Пугливые, как мыши. И только спустя секунд десять они улетели, примостившись на ветвях деревьев. Конечно, эти аристократишки на него таращились, удивленно вскинув брови.
Я терпеть их не мог. Даже повседневная одежда - и то до такого пафосная, что в ней невозможно нормально побегать или поиграть. Зачем, если это неудобно? Чтобы похвастаться, чтобы показать, какие они тут богатые и прекрасные, а бедняки - отбросы, заслуживающие быть только их шутами? А что, все так! Рик и Берт играли с ними в салки, но из безжалостной игры они превратилась в скучное дело: им приходилось бегать медленно, чтобы никого ненароком не осалить. Гонялись за этими омежками только затем, чтобы потом смело поцеловать в губы. Богатеи здесь были единственными, кто веселился. Не от пыла игры, конечно, но от чувства, что перед ними пресмыкаются их рабы. Меня же сейчас мерили еще более презрительными взглядами. Конечно, я же не «приличный» омега! Малолетняя подстилка, уродливый и глупый, кому пора бы помыть рот с мылом. Вымораживало до мозга костей. У вас же все есть, вот вы такими и стали! Вам всегда наймут гувернантку, дадут в руки книгу, всему научат и будут холить-лелеять. А что остается мне... Если бы у меня только были такие родители!
Я представлял их в своей голове четко. Так четко, что, казалось, они самые настоящие, а те, нищие, грязные и мертвые, только подделка. Пшеничные длинные волосы и коричневый пучок, две пары карих внимательных глаз, золотые аккуратные кольца... Мне казалось, когда-то они такие и были. Ласкали руки, на ухо шептали нежно-нежно, целовали и гладили по волосам перед сном. Эта бархатистая рука тут же словно проскользнула по щеке. Затем еще, еще... Чистейший кремовый шелк. А крючковатый нос воткнулся мне в лоб, сухие тонкие губы что-то оживленно шептали. Я обнимал воздух, в котором вились образы этих родителей, чувствовал солоноватую жидкость на щеках, но было так легко, как никогда прежде... Вдруг меня повалили на колени. Я собрал в кучку глаза и посмотрел наверх. Омежка стоял надо мной, надувший губки и уставивший руки в боки. Серыми большущими глазами всматривался в мое лицо, а затем неожиданно произнес: «Ты тоже должен играть!» Я, усмехнувшись и поведя головой, ответил: «С чего вдруг, блондинчик?» Он, вспыхнув, ухватил меня за волосы (больно, зараза) и как закричит: «Это приказ! Встань немедля!» Я вскочил, когда омежка отпустил волосы. Больно! И за что?.. Зачем ему еще шуты? Неужели не хватает остальных? Так больно и так обидно. Он не имел права! Ведь... у меня были такие же богатые родители. Они же только что прямо перед глазами... Какой бред! Как я только мог поверить в собственные фантазии? Даже моя собственная кровь смеется... Все не так, не так! Он не только может, но и должен распоряжаться мной. Я шут, я раб, я невольник.