Он кончил. Руки Натана тряслись, глаза наполнились злостью.
- Вот же страсти!.. Что же это такая за любовь? Лишили меня собственных родителей ради своих целей, а в итоге попросту разрушили мою жизнь. Я же... Как же это паршиво! Я знал, конечно, что вы та еще сволочь, но чтобы настолько... Сдохнуть бы вам на виселице! Зачем?! Зачем вы мне все это рассказали? Уж точно не ради того, чтобы меня «порадовать», - его голос постепенно переходил в надрывающийся крик. Одним рывком он встал и кинул руку вперед. Схватил бету на воротник и начал трясти, не в силах сдержать эмоций. В нем мешались гнев, ярость и... какая-то смутная радость. Теперь все в его голове встало на свои места: почему бета возился с ним больше, чем с другими, практически каждый день виделся, подкармливал и давал неизвестно откуда добытые лекарства, а на остальных словно бы не обращал внимания. В какой-то мере ему стоило быть благодарным. Если бы не тот факт, что бета все это делал только ради себя любимого. На омегу ему было так же плевать, как и на всех. И злость Ната неистово проливалась наружу. - Зачем?
- Я хочу спокойно умереть.
- И думаете, я Вам помощник?!
- Ты всегда был слишком добрым, мой мальчик.
Натан кинул его обратно на стул, бросив: «Урод». И в очередной раз омега понял все слишком поздно. Злость настолько в нем кипела, что он на суде рассказал все, упомянул каждую деталь. И с каждым его словом зал все больше кипел от негодования. И хотя процесс из-за непредвиденных обстоятельств шел дольше, к бете применили высшую меру наказания - смертную казнь. Если бы Нату только повезло остаться хладнокровным!.. Он бы не рассказал ничего. На каторге бы старик тоже умер, только вот в адских мучениях. А так он погибнет быстро, практически без боли.
Тяжелый ком внутренних слез увеличился. Теперь Натану стало сложно дышать, когда же вдыхал глубоко, казалось, мышцы на ребрах сейчас порвутся. Он мучился от каждодневных кошмаров, то и дело обрабатывал в своей голове новые факты и в очередной раз мысленно убивал, казалось бы, своего «спасителя». Вот теперь он его ненавидел. Больше всего на свете. Так и порывался выговориться. Но было некому. На душе было неспокойно. Последние несколько дней заставили его кардинально пересмотреть отношение к себе, другим и собственному прошлому. Он то и дело открывал для себя новые факты биографии, из газет и журналов узнал все подробности трагической гибели его родителей и вообще про их старую жизнь. На волне популярности этой темы чуть ли не каждое издательство пыталось вставить свое слово. Где-то источники разнились, где-то сходились во мнениях, а путем сравнения Натан заново открывал для себя забытое старое. Оказывается, его родители до безумия любили литературу. Они научили четырехгодовалого ребенка читать и вечно сочиняли какие-нибудь истории, которые заставили ребенка в будущем самому начать писать. Еще омега понял, почему он так быстро научился выделывать разнообразные танцевальные па. Дворяне нанимали учителей своим детям с ранних лет. Натан успел какое-то время позаниматься с ними. И без особой практики ему удалось быстро вспомнить движения под простой причине - мышцы помнят. А такое сложно забыть.
Впрочем, хоть он начал принимать себя тем, кто он есть, воспитать любовь и верить в свои силы, скидывать барьеры и маски, которыми старательно скрывал лицо, вспоминать, омега знал, что это еще не конец. Ему подсказывала интуиция, что будет что-то еще. Что-то очень важное. То, что смогло бы полностью восстановить его душевное равновесие. Вскоре «спусковой» случай подвернулся. Альберт оказался болен. Голова подсказала сразу: «Это оно. Иди вперед и не оглядывайся». И он пошел, совсем не представляя, что должен говорить или делать. Это, Натан был уверен, тоже должно подсказать шестое чувство. Если оно, конечно, неожиданно не заткнется.
Часть 12
Чуть теплый солнечный свет, искаженный сотнями оконных витражей, разноцветными бликами блестел на его светло-каштановых волосах. Жидкие пряди висели над лицом, закрывая отвыкшие от солнца глаза. Перед собой он видел только мраморный пол, кое-где вспыхивающий ярким светом, чтобы опять стать белым. Серые врезавшиеся в природный камень узоры походили на вихри песка или весенние морские волны. Такими же волнами по мрамору рассыпались складки его белого молитвенного платья, по крою больше напоминавшего рубашку. Золото, которым были окантованы ворот и эти самые волнистые края, ярко блестело и добавляло полу радостной желтой вспышки, как будто от его белизны отражалось свечение лучины. На секунду мальчик даже представил, что перед его глазами раскинулась не белесая гладь пола, а ярко-синяя, морская и бурная. Пол превратился в деревянный плот, качающийся на волнах, окружное пространство сделалось необъятным и небесно-зеленым. Даже отчетливо пахло солью, щипавшей глаза и нос. В голове родилось и тут же свечкой угасло: «Красиво». Пейзаж исчез. Тело вернулось в привычную для него среду - вот оно, стоит на коленях перед образами, сложив руки, пытается воспроизвести молитву и каждый раз отвлекается на шорохи за спиной, как будто боится. И действительно, дрожь, рожденная страхом, то и дело проходила по плечам. «А вдруг меня кто-нибудь услышит?» И словно бы эти слова побудили Люция к действию. Как говорится, ну и пусть, авось никто не заметит! Он поднял глаза на светлейшие образы святых. Затем, будто бы осмелев, поднял и подбородок; каштановые пряди всколыхнулись и, попав под удар рыжих лучей, окрасились в цвет огня. И помолчав (ведь он пытался собраться с силами), омега начал: