Тут же стало так... гадко то ли от себя, то ли от жизни в принципе, соленая жидкость, немного погодя, дотронулась губ. И что в этот момент испытывать? Счастье? Просто страдать? Хотелось, чтобы кто-нибудь крепко обнял и шептал всякие телячьи нежности на ухо. Так непривычно плакать, что отзывалось болью в горле. Вставший комок соплей не давал нормально вздохнуть. Носом - тем более. Но даже так, в одиночестве, становилось легче, проще. С души как камень упал. «Это действительно похоже на исцеление», - сказал он про себя, отходя в дальний и абсолютно безлюдный уголок сада. Руками вытирал катившиеся на щекам слезы да только успевал, что на секунду отнимать их от лица, прежде чем опять смахнуть соленую каплю.
- Черт... Рыдаю, как сопливый омега. Не должен, а как хочется!.. И это мой стержень? - всхлипнув. - Моя сила? А ведь говорят, что сильные не плачут, что им нипочем ни снег, ни дождь. Значит, я слаб? Не хочу... Не хочу быть слабым. Но не могу просто остановиться. Так хочется!
И слезы прорвались с новой силой, как будто они и так не текли ручьем. И пусть! Какая теперь разница, сильный он, слабый? Ведь главное, что наконец и несмотря ни на что живой. Живой, как человек, а не мертвец, лишь бродящий по земле подобно человеку. Живой, как никогда раньше. А все, что раньше - так, бессмысленное существование неполноценного человека. Наверное, ради этого он и подставлялся под удары, терпел чужие наказания и старался быть сильным - чтобы кому-то и вдруг оказаться нужным. Но «кому-то и вдруг» не может быть навсегда, а чтобы жить, цепляясь за собственную личность, надо быть нужным другому или другим как минимум вечность. Теперь же... есть человек, которому он необходим на воздух или пресная вода. Ради такого неправильно не начинать новую жизнь. И не плакать - тоже неправильно. И это все родилось из крохотной слезы... Смысл, ощущение маломальской нужности и новая жизнь. Сейчас он чувствовал себя хотя бы причастным к жизни. Совершенно пропитанным грустью, не понимающим себя и других от слова «совсем», но живым. Если бы он только научился плакать раньше!
Альберт вернулся сам, как-то нашел, явно больше владевший собой: несмотря на слегка сжатые кулаки, его лицо выражало привычное спокойствие, было таким же похожим на камень, как, впрочем, и всегда. Сгорбленная от злости спина вновь распрямилась, ноздри уже не надувались, как у разъяренного кабана, а в каждом движении выражалось натянутое, но все-таки терпение. Виднелись покрасневшие костяшки пальцев - не одна, верно, стена пострадала, прежде чем к альфе вернулось хотя бы подобие самообладания. Сначала он шел медленно и пружинисто, нарочито вжимал в ступню в камень садовой дорожки, вкладывая оставшуюся злость в шаги. Что произошло дальше, какой должен был рычажок сдвинуться в голове, какой вдруг перекрутился в ней нерв, что такого увидели спокойные синие глаза - неизвестно, но вдруг, делая очередной тяжелый шаг, альфа сорвался на бег. И куда? Натану казалось, куда угодно, но только не к нему. Каждую секунду, словно заевшая в голове строчка, мимо него проносился человек, сверкая глазами-искрами. Опять, опять и опять, обдавая прохладным весенним ветром. Хотелось бы, конечно, наоборот, но заслужил ли? Наверное, нет.
«Малодушно, - заключил он спустя пару мгновений, все-таки оказавшийся в теплых объятиях человека. - И жалко. Хватит себя жалеть! Хватит притворяться. Хватит врать. Пора, наконец, сказать правду, пора оставить старое и двинуться вперед.» С этими словами он начал, путь и не своим голосом, говорить:
- Я должен сказать тебе одну важную вещь. Я... вас всех обманул. Поверишь или нет, а подделал документы, исправил в них одну-единственную цифру. Иначе меня бы не пустили во дворец. А нужны были деньги, причем позарез. Вот я дурень, думал, как я легко и быстро уйду! Ага, как же. А на самом деле мне все еще семнадцать лет. И я все еще не чувствую запахов. Поэтому я, глупец, отказывался с тобой общаться, потом отталкивал от себя... Не хотел играть перед тобой. Прости меня. Прости, что я такой дурак. Извини меня, ради всего святого. Извини... - а слезы лились, лились и лились. Даже пуще, чем раньше. От горя, от боли, от... счастья? Ласково погладили по голове, внимая каждому слову. Однако голос звучал горше: