— Ксюш, завари нам чайку…
Как чай заваривать, так Ксюша, а как кашу — так Семён Валерьевич. А расхлебывать снова мне…
Глава 4. "Голая правда!"
— Это и все? — спросил дядя Дима, глядя на мой баул. Ага, как челнок из маминой юности — купила себе хозяйственную сумку в клеточку.
— Все!
Квартира съемная: на поспать мне и на потрахаться — ему. В шкафу только моя одежда. И один его костюм в пластиковом пакете. На всякий пожарный случай, которого за два года так и не возникло. Сёма ни разу не остался на ночь, хотя я часто просила его придумать для жены краткосрочную командировку. Это было для него «слишком», он только иногда «задерживался» в офисе допоздна и временами приезжал «доработать» в субботнее утро. Много секса ему не было нужно — слил и свободен. Боже, а ведь это правда. Голая правда!
— Ну все? — уже нервничал дядя Дима. — Идём?
— Сейчас.
Здесь, кроме костюма, только одна Сёмина вещь — гитара, чёрная лакированная гитара, привезенная ему из Штатов. Фирма «Тейлор». Стоит, говорил, две штуки баксов. С садисткой ухмылочкой я вытащила ее из чехла. Размахнулась и шарахнула гитару об пол. Хряк и готово! Это концертный вариант, а Сёма не тянет даже на любителя. Зачем ему такой суперский инструмент? Впрочем, пусть возомнит себя Кобейном, бьющим после концерта гитары! Мне не жалко. Мне жалко только себя — два года. Быть дурой целых два года!
Дядя Дима скрутил мне руки и оторвал всю меня от пола.
— Ксюха, спокуха!
Я не вырывалась и даже не завизжала. Я не собиралась крушить чужую квартиру. Гитару я разбила с трезвой головой. Я только спала с этим козлом с нетрезвой.
— Вот, выпей!
Через час дядя Дима поставил передо мной стопку водки. Дома только я да он. Тетя Катя и Майя ещё на работе. Отец у них в охране по ночам работает. Так что компанию не составит. Пить одной…
— Не хочу…
— Надо.
Надо, так надо. Выпила. Не отлегло. Отлегать было нечему и не отчего. Сердца у меня больше не было.
— Скажите, а бессердечникам дают больничный? — спросила я еще через час.
Тетя Катя осмотрела меня критическим взглядом врача и выдала:
— Ешь!
Я действительно сегодня ничего не ела.
— Ксюша, ты бы никогда сама не ушла, — начала она подвигать ко мне тарелку с картошкой и сосисками. — У меня такая же подруга есть. Умница, красавица. Но вот дура по жизни, влюбилась в женатого хирурга. Встречались десять лет. Ксюша, ты слышишь? Десять лет! Говорила, ну так мужик хороший, вот и женат. Всех хороших расхватали, пока я училась. Бабе сорок пять. Никого. Говорит, после умного и интеллигентного не может опуститься до тех, кого никто до сих пор не подобрал и не узаконил. Доигралась в любовь-морковь, короче…
— Семён не умный и не интеллигентный.
— Тогда чего ревешь?
А я не ревела. Даже водка не помогла прореветься. Так что можно и домой собираться. Но меня не отпустили.
Майя ночью сжала меня под одеялом так сильно, как никогда не сжимал «Семён Семёныч».
— Ксю, ты лучшая! Ты себе классного парня найдёшь! Ну на куя тебе старпер?
Сёма всего на десять лет меня старше. Всего. Мне было двадцать лет, когда я в него влюбилась. Молча. Как пришла к ним на практику, так и засела там. Роман начался через два года работы бок о бок. Вспоминать не хочу… Нет… Не сейчас…
Сейчас нужен нотариус. Я выписала на Майку доверенность, чтобы она могла забрать мою трудовую книжку через две недели.
— Боишься увидеться с ним? Боишься вернуться к нему? — тараторила подруга у меня за спиной.
Ничего не боюсь. У неё вот нет мужика и у меня не будет. Половина баб так живет. Я вот только в двадцать два года девственности лишилась. С ним! Жила ведь как-то столько лет, училась, ни на кого не смотрела… И сейчас найду работу и тоже ни на кого смотреть не буду!
— Да наконец-таки! — вскричала моя мама через два дня, когда я явилась с домой с преприятнейшим известием. — Доченька…
Она плакала — видать, от радости. Сёма от радости, наверное, разбил свой последний айфон.
— Это правда? — позвонил он на следующий день. — Говори правду! Сколько у тебя недель?
Я сидела перед раскрытым ноутом, но экран погас, и поэтому я видела в чёрном квадрате овал своего тупого лица.
— Уже нисколько. Я на больничном.
Он выдохнул. Перепугался? Но я не могла ни улыбнуться, ни заржать от радости, что сумела прощипнуть его толстую кожу. Испугался, гад…