— Можно изменить, — охотно идет мне навстречу Старшинов, — «Солженицын: игра белыми и черными».
С моей стороны было ошибкой прийти в АПН для окончательного согласования текста. Попав «в чужой монастырь», я потеряла в себе уверенность, независимость хозяйки дома и хозяйки положения, какой ощущала себя в Рязани. Вместо того чтобы категорически настаивать на своем, я стала лишь отбиваться от чрезмерностей, от несвойственных мне построений фраз и предложений. В результате моих замечаний текст был значительно изменен, заново отпечатан и я его… подписала, еще раз напомнив свою просьбу: статья должна увидеть свет до 15 марта — дня нашего развода.
— Наталья Алексеевна, — обратился ко мне Старшинов, — а Вы знаете, Ваше положение жены, не дающей развода, на Западе выглядит гораздо сильнее…
— Я дала слово и сдержу его, — ответила я.
В тот же день — 5 марта — я дневным поездом уехала в Ленинград. Остановилась у Самутиных, очень тепло и радушно меня принявших. Говорили о маме, о ее в общем очень тяжелой судьбе, о последних днях ее. Рассказала я и о своем обращении в АПН в связи со статьей Жореса Медведева. Самутин прочел и мой первоначальный текст, и тот, что был видоизменен АПНовцами. Мои действия посчитал правильными. Ничего худого во втором тексте не нашел. Возможно, потому, что очень порицал Александра Исаевича и считал, что тот вполне заслуживает подобных действий.
По вечерам мы слушали «Голос Америки». 11-го марта под рубрикой «Продолжение полемики о финансовом положении Солженицына» услышали следующее: «Первая жена Солженицына Наталья Решетовская отвечает Медведеву, называя его старым другом семьи и обвиняя в короткой памяти».
А сама статья под заголовком «Таковы друзья Солженицына» (как хорошо, что так озаглавили!) была напечатана в «Нью-Йорк Таймс» 9-го марта.
Таким образом, АПНовцы сдержали слово. Статья напечатана до развода. Услышал ли о ней мой муж?..
Возвращаясь из Ленинграда, сделала остановку в Москве. 14-го марта встретилась с Александром Исаевичем. Он вошел, не поздоровавшись со мной. Неужели узнал о моей статье? Обговорив накопившиеся к этому моменту деловые вопросы, я сообщила, что сделала очень серьезный шаг: ответила Ж. Медведеву на страницах «Нью-Йорк Таймс» (он этого не знал). Показать текст отказалась до того, как он «оторвется» от Москвы. (Мне нужна была реакция его собственная, а не его нынешнего окружения!) Предложила ехать в Рязань со мною вместе: у меня взято два билета на вечерний поезд. В поезде и прочтет! Нет, он не может ехать сегодня. Приедет в Рязань завтра.
Под конец разговора Александр Исаевич так потеплел, что пообещал мне после ЗАГСа вместе сходить на мамину могилку, зайти к тетям…
15 марта, еще до ЗАГСа, я села перепечатывать специально для Александра Исаевича текст своей статьи для «Нью-Йорк Таймс» — мой ему «прощальный подарок*-. Отпечатав, сделала на ней надпись, на которую вдохновлял меня ее заголовок (тогда я еще не знала, что он изменен!):
„Александру Солженицыну, моему вечному возлюбленному, моему бело-черному королю, который долго-долго видел во мне белую королеву, а потом она почудилась ему пешечкой и он с досадой смахнул ее с шахматной доски своей жизни (и без того хватает фигур, чтобы выиграть!), — мой первый автограф“. За этим следовала подпись и дата.
Когда я приехала в ЗАГС, Александр Исаевич уже ждал меня. Я сразу же вручила ему свой „прощальный подарок“ и попросила прочесть текст до того, как мы поставим свои подписи… Нет, сначала разведемся…
Потом мы сидели в удобных креслах вестибюля. Александр Исаевич прочитал мою статью, поднялся, мы вышли. Тут же, у дверей ЗАГСа он высказал свое крайнее возмущение прочитанным.
— Я же сказала тебе вчера, что ответила Жоресу!
— Я не думал, что это так серьезно! Когда-нибудь ты глубоко раскаешься в том, что ты сделала…
Еще что-то дочитывая, воскликнул:
— Это была святая ложь! (Он имел в виду сокрытие своих измен).
— Святая ложь — до смерти, — возразила я. — Какая же это святая ложь?
— Не так я думал с тобой разводиться! — бросил Александр Исаевич не то с досадой, не то с разочарованием. (Неужели всерьез полагал, что мог превратить для меня разводной день в праздник?.. Безумец!)
Потом Александр Исаевич сказал, что ему' слишком тяжело и он не пойдет со мной никуда, и на кладбище тоже не пойдет… Я не успела опомниться, как он поспешил к подходящему троллейбусу,
— Это сделала не любовь моя к тебе, это сделало мое женское достоинство! — крикнула я ему вдогонку.
Изливая испытываемые после развода чувства в письме Марии Васильевне Крамер — подруге Саниной мамы, — я написала, что поняла всю тщетность своих попыток увидеть будущее, в котором какой-то свет, а не одно лишь унижение; я поняла, что мне не остается ничего другого, как нанести удар тому, кого люблю и буду любить больше жизни. То есть, сказать правду. Однако на этот раз я сказала правду не на закрытых судебных заседаниях, где обращалась к нему, а сказала громко, на страницах „Нью-Йорк Таймс“.