При таком психологическом его настрое приходится ли удивляться, что наше с ним последнее на родине и, вероятно, последнее в жизни свидание было воспринято им не как свидание двух (его и меня), а как свидание Солженицына-ТЕЛЕНКА с ДУБОМ. Я была воспринята им как «веточка» этого ДУБА, как пешка, исполняющая чужую волю. Александру Исаевичу и в голову не пришло, что я имела наивность возомнить себя не пешкой, а какой-то более крупной фигурой, ищущей путь его спасения. Как в наших судах «ответчицей», сопротивлявшейся разводу, он считал не меня, а то ли Государство, то ли КГБ (одним словом, ДУБ!), так и здесь он не увидел во мне человека, избравшего в искреннем порыве кажущийся возможным путь его спасения.
Мы встретились в зале, где расположены кассы на электрички, а также на рязанский электропоезд. Я сразу же сказала Александру Исаевичу, что разговор предстоит очень серьезный, и попросила дать мне слово, что он останется сугубо между нами. И Александр Исаевич пообещал мне это. Разговаривать предложил не там, где встретились (во всех стенах ему всегда мерещились микрофоны!), а вывел меня на перрон. Он сам выбрал место для разговора: повел меня к тем платформам, от которых отходят и к которым прибывают дальние поезда. Выбрал вторую платформу — следующую после той, которая непосредственно примыкает к вытянутому зданию вокзала. Поездов не было ни по одну, ни по другую сторону платформы. Все пространство великолепно просматривалось, и потому мы разговаривали совершенно свободно, раскованно.
Я снова повторила свои доводы против публикации на Западе «Архипелага», добавив аргумент, что это окончательно закроет возможность печатания на родине других его вещей, в то время как при нынешних обстоятельствах их опубликование не так уж безнадежно. Спросила, как он отнесется, если ему предложат напечатать «Раковый корпус».
— Ну и пусть печатают! — ответил он.
— А ты придешь в редакцию или издательство, если пригласят?
— А там будет сидеть некто в штатском? Путь печатают так! Да. Впрочем, «Раковый…» так разошелся, что уж и смысл печатать не тот…
Таким образом, особенной заинтересованности в публикации у нас «Ракового корпуса» я у Александра Исаевича не почувствовала. Я поняла, что разговор наш с ним не оправдал моих надежд, что я переоценила свои возможности, что я не в состоянии повлиять на Санину судьбу.
Заговорили на другие темы. Александр Исаевич попросил меня написать завещание о наследовании нашего дачного участка его детьми. Я ответила, что прежде должна увидеть, узнать тех, кому буду завещать «Борзовку». Но в зимнее время это невозможно… Будем ждать весну!
Еще я сказала Сане, что оставила ему на дачке нервное письмо, попросила не придавать ему особого значения. Получила согласие.
В какой-то миг я попросила Саню поцеловать меня. Он наклонился и поцеловал. А, расставаясь при входе в метро, поцеловал мне руку. В последний раз…
Я ничего не написала бы об этой встрече, учитывая конфиденциальный характер главной части нашего разговора, если бы… если бы о ней не написал прежде того сам Александр Исаевич в своем «Теленке», исказив весь характерце и сделав ни на чем не основанные далеко идущие выводы.
В «Теленке» Александр Исаевич пишет, что по свежим следам перенес наш с ним разговор на бумагу: «Моя запись — в первый же час после разговора, еще вся кожа обожжена2».
Этой записью он воспользуется через два с лишним месяца, когда сядет в декабре писать третье дополнение к «Теленку». Однако писательская фантазия унесет его далеко от этой записи. Поможет ему и то, что к этому времени он разорвет со мной всякие отношения.
Строго говоря, даже по элементарным этическим понятиям Александр Исаевич не должен был описывать наш разговор: ведь он дал мне слово, что разговор останется между нами! Но, по-видимому, уж очень заманчивым показалось ему придать эффектный конец своему бою — бою ТЕЛЕНКА с ДУБОМ. Выход из боя Сахарова — эффектен! На него было совершено покушение. А выход из боя Солженицына чем будет примечателен? Неужели только пуском в Самиздат дополнительных глав к роману «В круге первом»? Нет, этого слишком мало.
А тут в руки так и просится эффектнейший конец — представить читателям свою бывшую жену, которая придет к нему «твердым шагом по перрону, законно вступая из области личной в область общественную, в эту книгу3», вестницей Госбезопасности!