Разве могло остановить Солженицына то, что переносить на страницы книги конфиденциальный разговор непорядочно? Несовместимо с репутацией честного человека? Куда уж там с этим считаться! Тем более, что ему в голову пришла «гениальная» идея: как сделать, чтобы никому просто не пришло в голову осудить его за это. Вспомним знаменитую Солженицынскую формулу: «Как угодно лживо, но — связно!», поданную в «Архипелаге» в качестве рецепта для подследственных! Вот и выход! Маленькая ложь — не в счет! Так для чего же она нужна в данном случае?
Читатель не может не понять, что приводимый на страницах «Теленка» наш разговор не мог не быть конфиденциальным. Следовательно, надо объяснить, почему Солженицын поведал его читателям! И он придумывает, что не просто дал согласие вести со мной конфиденциальный разговор, но облек свое согласие и обещание никому ничего не рассказывать в хитроумную фразу, якобы мне сказанную: «Разговор не выйдет за пределы этого перрона4». Как же это понимать? Оказывается, мы с ним гуляли по перрону «под киносъемку и магнитную запись5», и, следовательно, тайна нашего с ним разговора все равно не соблюдена.
А все-таки ложь связной сделать трудно. Даже такому изворотливому и умнейшему человеку, как Солженицын! Издававшие его «Теленка» не заметили, что несколькими страницами раньше (а нашему разговору, нашим «ПЕРЕГОВОРАМ» отведено ни много ни мало — целых шесть страниц; есть где запутаться!) Александр Исаевич написал, что он «всем охватом спины6» (нечего сказать, серьезное доказательство!) чувствовал, что нас с параллельных перронов «фотографируют или подслушивают». Таким образом, по ходу повествования вот это предположительное «или» превратилось в утвердительное «и», а фотографов сменили кинооператоры!
Но кто привел тех или других сюда? Я??? Но ведь не я, а сам Александр Исаевич выбрал место для нашего разговора! Значит, именно он и подстроил все это: магнитную запись, фотографирование, киносъемку!? Однако я не страдаю манией преследования и не склонна в это верить. Я прекрасно понимаю, что все это выдумано Александрам Исаевичем, чтобы поразить воображение своих читателей. Вот и все.
…Что стало с Солженицыным! Не сменой бумажки (вместо брачного свидетельства со мной — брачное свидетельство со Светловой), а сменой своих моральных принципов, поступками своими показал Александр Исаевич, что он больше не мой муж.
Своего мужа я не имела оснований стыдиться, а такого, каким он стал, стыдилась бы. Мой муж так бы не поступил! Мой муж переписывал заново или не посылал вовсе писем, в которых я находила допущенные им бестактности. Мой муж не поведал бы миру конфиденциального разговора!
Меня могло бы насторожить то, что политические деятели воздерживались вступать с Солженицыным в устные или письменные переговоры из-за его невоздержанности, из-за его не способности держать что-либо в секрете, кроме того, что представляло опасность для него самого. Однако я еще раз поверила Александру Исаевичу и еще раз за это жестоко поплатилась.
Потерпев очередную неудачу, я сразу же уехала в Рязань, где снова ушла с головой в работу над книгой.
Поведение Сани в отношении меня никак не сказывалось на тоне, которым я писала о нем. А влияло ли оно на его собственное творчество? Нет. Более того: оно находилось с ним в полном противоречии, о чем я могу судить сейчас, когда опубликованы те произведения, над которыми он в ту пору работал. Можно только диву даваться, как все уживалось в этом человеке.
В середине октября он аннулировал свое заявление в Правление нашего садового кооператива о передаче мне дачи. Но тогда я не знала того, что ему хорошо было известно: что уже дана команда печатать «Архипелаг…», что послано «Письмо вождям…», которое все-таки будет обнародовано. Таким образом, Александр Исаевич не мог не отдавать отчета в том, что его шансы быть хозяином «Борзовки», а также моим «гостем» в ней, ничтожны, если не равны нулю! Он же написал в «Теленке», что летом 1973-го со слезами прощался с «Борзовкой» навсегда. И при подобных обстоятельствах — отказывать мне в даче?
Работая над рукописью, я все больше погружалась в размышления над тем, каким был Солженицын раньше, как менялись его взгляды на жизнь в молодые годы, как мучило его раскаянье в лагере, когда он стал оценивать и переоценивать свои прошлые поступки, хотя тогда оснований для раскаянья было куда меньше.