Корреспондент «Тайм» спросил Солженицына, как, он предполагает, поступят с ним? Солженицын ответил, что не берется прогнозировать, но готов ко всему. «Я выполнил свой долг перед погибшими, — сказал он, — это дает мне облегчение и спокойствие. Эта правда обречена была изничтожиться, ее забивали, топили, сжигали, растирали в порошок. Но вот она соединилась, жива, напечатана — и это уже никому никогда не стереть». Оба эти документа (заявление и интервью) были напечатаны во многих западных газетах, передавались по радио, по телевидению.
Газетная кампания у нас не унималась. Появились и отклики на заявление Солженицына. «Отщепенец громоздит новую гору лжи», — писала «Советская Россия» 23 января 1974 г. Начался поток писем в «Правду». В числе других высказался и писатель Расул Гамзатов, закончивший так: «Пусть отправляется туда, где ему хорошо. Без него мы строили нашу жизнь и создали нашу культуру. Без него и подобных ему обойдемся и теперь9».
Однако жизнь Александра Исаевича, несмотря на буйство антиСолженицынской кампании, определялась не ею. Не знаю, работал ли он в это время над «Узлами», но, судя по дате, названной в опубликованном им в 1981 году сборнике «Публицистика», он писал статью «Образованщина», в которой продолжал ратовать против лжи, против участия во лжи. Он задается вопросом, в чем состоит наш экзамен на человека, и отвечает: «Не лгать! Не участвовать во лжи! Не поддерживать ложь!» Он призывает к этому молодежь, призывает всех! Однако рецепта, как исправить содеянную ложь, Солженицын не дает, будто отказ от нее все расставляет по своим местам, будто после той, былой лжи не осталось жертв!
В феврале Александр Исаевич закончит еще и статью, посвященную только этому вопросу — вопросу от необходимости отказа ото лжи. Назовет он ее «Жить не по лжи» и поставит под ней дату 12 февраля — переворотную дату своей жизни. (29 лет назад такой же переворотной датой было 9 февраля!.
Отвлечься от работы и сделать еще одно заявление заставило Солженицына выступление Николая Виткевича. В «Теленке» это свое заявление он предваряет словами, которые я читаю с горечью:
«…я ожидал вероятнее всего дискредитации личной, но ждал, что это будут вести только через первую жену, не предполагал через друга юности10».
О выступлении Виткевича я услышала по западному радио 1 февраля. Сначала в таком контексте: «Один из персонажей, упоминаемых в „Архипелаге ГУЛАГе“, Николай Виткевич, обвинил Солженицына в ложном доносе на него и в том, что автор без разрешения упоминает его в своей книге».
А через какое-то время, в тот же день, услышала, что Виткевич сказал американскому корреспонденту «Крисчен Сайенс Монитор», что Солженицын оклеветал на следствии «не только своего друга, но и собственную жену»!!!??? «Свидетельство тому — фотокопии допросов Солженицына, датированные 26 февраля и 5 апреля 1945 года, которые были показаны Виткевичу компетентными инстанциями».
Радиостанция «Свобода» в тот же вечер зачитала отрывок из «Архипелага…», из которого явствовало, что Виткевич, как и сам Солженицын, был арестован на основании данных из их фронтовой переписки. А значит, вины Солженицына здесь никакой нет! Забегая вперед, скажу, что когда у меня, спустя полгода, восстановятся контакты с Виткевичем, прерванные еще в канун 1965-го, на мой прямой вопрос, к нему обращенный, — посадили бы его, веди себя Саня на следствии иначе, — Виткевич не задумываясь ответил: «Да». Так что абсолютно прав был Солженицын, который в своем заявлении от 2 февраля сказал: «…отлично знает он (Виткевич — Н.Р.), что от моих показаний не пострадал никто, а наше с ним дело было решено независимо от следствия и еще до ареста: обвинения взяты из нашей подцензурной переписки (она фотографировалась целый год) с бранью по адресу Сталина и потом — из „Резолюции № 1“, изъятой из наших полевых сумок, составленной нами совместно на фронте и осуждавшей наш государственный строй».
Заявление Солженицына от 2 февраля было не только опровержением предъявленного ему Виткевичем обвинения. В нем звучала отчаянная попытка разъяснить своему народу, о чем его «Архипелаг».
«Газетная кампания направлена против нашего народа, против нашего общества: оглушить, ошеломить, испугом и отвращением откинуть соотечественников от моей книги, затоптать в советских людях ЗНАНИЕ, если оно прорвется через глушилки. (…) Через башни газетной лжи кто ж доберется, что моя книга — совсем не об этой войне и не о двадцати миллионах наших павших, но о других ШЕСТИДЕСЯТИ миллионах, истребленных войною внутренней за 40 лет — замученных тайно11».