Призывающий людей „жить не по лжи“, Вы с предельным цинизмом, хоть иной раз и не без кокетства, рассказываете, как сделали обман правилом в общении не только с теми, кого считали врагами, но и с теми, кто протягивал Вам руку помощи, поддерживал в трудное для Вас время, доверяя Вам“.
А спустя год во Франции вышел очерк В. Лакшина „Друзьям „Нового мира““. В. Я. Лакшин, критик и литературовед, с 1962-го года был правой рукой Твардовского в редакции „Нового мира“. В свое время Александр Исаевич высоко ценил Лакшина, считал его лучшим критиком нашего времени. „Солженицын, — писал Лакшин, — великое дитя ужасного века. И в себя вобрал все подъемы и падения, муки и тяготы. В его психологии, помимо высоких и добрых человеческих достоинств, свою печать положили лагерь и война, тоталитарность и атомная бомба — эти главные атрибуты современности“.
„Парадокс, увы, в том и заключается, что со страстным призывом к правде, человечности и добру к нам обращается автор, на практике и для себя презревший эти заветы“.
„В последней книге он прямо оскорбил память человека мне близкого, кого я считал вторым своим отцом, обидел многих своих товарищей и друзей. Главное же, облил высокомерием свою собственную колыбель, запятнал дело журнала, бывшее в глазах миллионов в нашей стране и во всем мире достойным и чистым. Брошен вызов, и я поднимаю перчатку. Солженицыну, к счастью, ничего не грозит сейчас лично. Ореол всемирной славы дал ему долгожданную обеспеченность и безопасность. Твардовский в могиле, и я чувствую на себе долг ответить за него. (…) Воздержанию конец: надо рассчитываться и прощаться. Прощаться на этой земле навсегда, и, во всяком случае, до той поры, когда уже в будущем веке под иным небом и на иной тверди кто-то справедливее и несомненнее рассудит нас“.
„Солженицын не верит истории (или истории литературы), что в чем-то касающемся его судьбы они могут разобраться правильно, и торопиться надо всем произвести свой суд — окончательный и безапелляционный.
Менее всего доверяет Солженицын своим возможным биографам и спешит дать авторизованную версию своей писательской судьбы, а заодно всего попутного ему литературного мира“.
„В „Теленке“, — считает Лакшин, — сделан роковой шаг от великого до смешного“.
„О Твардовском все сказанное — или прямая неправда, или полуправда, которая хуже заведомой лжи“.
Но — „Ныне всякий слух и предвзятое суждение, скрепленное авторитетом известного имени, имеет из-за массовых средств информации и рекламы неслыханную прилипчивость и эпидемическую силу. Вот почему еще нельзя позволить себе роскоши молчания и величавого игнорирования сказанного“.
„Солженицын сам, похоже, не дает себе отчета, насколько в лагерном его воспитании, которым он так гордится, много чисто сталинской атмосферы лагеря, выстроенного в человеческих душах — без различия в средствах, психологии нравственного удара, жестокости и лжи“.
„Сомневаюсь в том, что через него даруется нам Истина, и не хочу в его рай — боюсь, что попаду в идеально устроенный лагерь. В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и с таким самообожанием“.
Неожиданно для меня в спор с Лакшиным вступил Константин Игоревич — конечно, в частной беседе со мной. Некоторые его мысли показались мне очень интересными, и я попросила его повторить их и наговорить на магнитофон.
Константин Игоревич рассказал мне о статье в западногерманской газете „Ди Цайт“ с реакцией на „Теленка“. „Там очень правильно сказано, — говорил он, — что Солженицын в своих методах и приемах борьбы — подлинное дитя культа личности“.
„Лакшин не прав, — считал мой редактор, — когда пишет, что „Теленок“ не может быть очерками литературной жизни. Он не прав, потому что отнюдь не количество персонажей определяет потенциал той или иной книги. Наверно, неудача „Теленка“ как очерков литературной жизни состоит не в том, что был показан слишком узкий, выхваченный лучом из мрака кусочек жизни. Нет! Его беда в другом…
Этот свет искажал реальность, искажал очертания предметов и не столько освещал данный участок жизни, сколько бросал тень. О беде Солженицына хорошо сказано в той же статье в „Ди Цайт“. Беда состоит в том, что все освещается тенденциозно, односторонне, с использованием полуправд, фальсификацией исторических событий, с пристрастностью и с уверенностью, что все, что служит его точке зрения, что подтверждает его точку зрения — хорошо, морально и правдиво. Все, что опровергает хотя бы самое мимолетное его высказывание — неправдиво и аморально“.