Тимур обхватил голову руками, помассировал пальцами кожу под волосами, надеясь добраться до мозга и стереть эти жуткие образы раз и навсегда. Не выходит. Они, как комары, кружатся вокруг и впиваются в сознание, зудя и раздражая. Сел на край кровати, оперевшись руками. Под левой почувствовал мокрое. Отдернул и тут же посмотрел на ладонь. В тусклом свете уличных фонарей, пробивающемся из окна, увидел собственные пальцы перепачканные багровым.
' Я поранился? Когда? Где? Откуда идет кровь?'
Подскочил с кровати, и, оступаясь и отпираясь на мебель руками, словно на корабле при сильной качке, добрался до ванной. Щелчок выключателем и свет больно ударил по глазам. Руки чистые, влажные, но никакого следа крови. Понюхал — спирт, скорее всего разлил на кровати бутылку алкоголя.
«Все, допился. Глюки начались. Крыша уже едет.»
Посмотрел на свое отражение. Захотелось отшатнуться, но сил нет, да и дернись он резко, сто процентов потеряет равновесие и расшибет голову об унитаз или край раковины. Глаза мутные и красные, веки опухли, без того узкие глаза превратились в две щели. Щеки впали и алеют нездоровым румянцем. Губы обветренные, потрескавшиеся, в нескольких местах кровоточат. Зубы покрыты желтым налетом от сигарет, когда последний раз чистил и не вспомнишь. Набрал пригоршню ледяной воды и швырнул в лицо, желая смыть эту мерзкую маску. Кожу пронзили иглы холода, но кроме приступа головной боли — никакой реакции.
Вернулся в кровати. Да, точно, открытая бутылка водки лежит прямо на постели, вокруг темное мокрое пятно, разящее алкоголем. Пофиг. Рухнул лицом вниз, свесив одну руку. Зря, второй импульс головной боли от резкого движения прокатился по всему черепу, отразившись эхом и превращая мозг в кашу. Желудок стянулся в тугой узел и вытолкнул из себя все содержимое, забив нос и рот кислым. Глаза заслезились. Тимур вытер лицо тыльной стороной руки и посмотрел на лужу рвоты. Одна жидкость, не ел ничего уже несколько дней. Организм борется до последнего, пытаясь отторгнуть заливаемый в него яд. Интересно, кто кого?
Глаза закрылись сами по себе, липкий и тягучий дурман начал затягивать в пучину беспамятства.
Он стоит перед калиткой родительского дома. Тот же забор, стены, тропинка к крыльцу. Только все выглядит так, словно после эпидемии прошло много лет. Забор покрылся темно коричневыми пятнами ржавчины. Калитка перекосилась на сгнивших петлях. Так любимые мамой клумбы цветов превратились в дикие заросли чертополоха и терновника, ощерившиеся острыми иглами. Бетон на подходной тропинке растрескался и покрылся проросшей травой. Целых стекол в доме почти не осталось, а те, что уцелели, затянулись катарактой пыли и паутины. Стены увиты диким виноградом и плющом. Крыша провалилась и жалобно смотрит в тяжелое серое небо ребрами стропил. Тлен и разложение. Даже стоя у калитки, чувствуется запах смерти. Но что-то в глубине этого мертвого дома тянет как магнит. Первый нерешительный шаг. Под ногой хрустнул и покосился обломок дорожки. Трава зашумела, осуждая нежданного гостя. Порыв ветра пробрал холодом до костей, пытаясь прогнать. Следующий шаг, за ним еще один. В прихожей пустота. Мебель сгнила и развалилась в труху. Пол зияет язвами дыр. Тишину нарушает отдающийся эхом детский смех, перемещающейся по этажам и комнатам. Тимур прислушался, смех очень знакомый. Это его смех. Из той, прошлой жизни, которой вроде уже и не было. Мутным воспоминанием всплыла сцена: он, совсем еще мальчишка, бегает по дому, уворачиваясь от пытающейся схватить его мамы и хохочет. Мама тоже смеется. Он не убегает далеко, зная, что мама не такая быстрая, а она нарочито неловко ловит, давая игре продолжиться. Но этот ребенок — уже не он. Он умер. Вместе с родителями. Там, на заднем дворе дома, высох и скукожился, так же, как и застывшая в позе сидя мумия отца. И теперь лежит под землей, неумело закопанный в так обожаемом мамой саду. Точно, именно там и находится то, что так тянет.
Тимур прошел по коридору к выходу на задний двор, осматривая разлагающийся дом. Когда-то бывшие родными стены разрушались, как только он проходил мимо них, и опадали на землю облаком серого праха. Ветер тут же подхватывал их и кружил в одному ему понятном танце. Выйдя в сад, Юлаев обернулся. Дома нет, лишь пустой двор, заросший и дикий, укрытый туманом из хлопьев свинцовой пыли, движущийся как живой организм. Впереди сад. Яблони и персики сиротливо топорщатся голыми ветвями. Кора облупилась и оголила белое древесное тело. Два холмика могил с камнями в изголовье. Один он поставил сам, тогда, в июне. Рядом третья яма, свежая, еще пахнет сырой землей. Подошел к краю и посмотрел вниз. Между черных земляных стен, на самом дне сгорбился мужчина, углубляя яму детской лопаткой. Он нагибается, зачерпывает желтым пластмассовым совочком пригоршню грунта и выбрасывает его на верх. Когда незнакомец распрямляется, швыряя очередную порцию земли, Тимур видит его лицо. Волна злости и ненависти обуревает сознание. Руки судорожно сжимаются, ногти впиваются в ладони, угрожая прорвать кожу. Антон Мирный, насильник, убийца, чудовище.