Договорив, Тимур развернулся и, хлопнув дверью, вышел.
Люди, еще некоторое время отходя от шока, начали молча расходиться из столовой, обдумывая услышанное.
Марк, так и оставшийся стоять у дверей, осмотрел пустеющий зал, и увидел Воеводова, одиноко сидящего за столиком в углу. Сделав крюк к раздаче и забрав поднос с завтраком — молочная рисовая каша, два тоста с маслом и яблочным вареньем, кружка кофе и свежая, еще теплая булочка с изюмом, Сахаров сел рядом с Вадимом и принялся за еду.
— Как тебе пламенная речь? — Прожевав, спросил Воеводов.
— Эмоционально и неожиданно. Резко он поменял свою точку видения. — Марк помешал ложкой кашу, наблюдая как растаявшее сливочное масло смешивается с молочной гущей.
— Вполне ожидаемо. — Вадим отхлебнул кофе и отодвинул пустую тарелку. — Я все гадал, во что выльется его психологическая травма. Что-то мне подсказывало, что Юлаев намного сильнее морально чем может показаться. И я не ошибся, опыт пережитого за последнее время, он смог повернуть в антимилитаристическую повестку, а не строить из себя жертву, продолжив гробить себя алкоголем. Я даже его в этом поддерживаю и готов подписаться под каждым словом, хотя сам яркий пример человека в самом худшем его проявлении, лучше всего умею решать проблемы именно насилием. Вот ты задумывался, почему я вас тогда оставил после побега из «Рассвета»?
— Постоянно, и до сих пор об этом думаю.
— И к каким выводам пришел? — Вадим посмотрел на Марка, не отрывающегося от еды.
— Хм…- Сахаров ненадолго задумался. — Если подумать и учесть то, что ты сейчас сказал, то вполне возможно, что ты не хотел нас втягивать в противостояние с «Нуклием». Чтобы мы избежали ситуаций, как та, что переломала Тимура, зная как война сказывается на людях.
— А ты умен. — Воеводов удивленно вскинул брови. — Удивил, реально.
— Меня положили в психиатрическую лечебницу с диагнозом — маниакально депрессивный синдром. Я был опасен как для окружающих, так и для себя. Все, чего я хотел на то время, это смерти каждого живого человека на Земле. Я ненавидел все человечество, включая себя, саму людскую суть. Не мог простить людям, того, что они допустили смерти Миры, ненавидел общество, в котором смерть — это что-то само собой разумеющееся. Но эта ненависть сжирала и меня и дорогих мне людей. Когда Москва опустела и я выбрался из больницы, я думал, что всевышние силы услышали мои мольбы и покарали человечество за его пороки. Только я сам был просто концентрацией этих пороков, превратился в то, чего больше всего ненавидел. И только потеряв основной объект ненависти, смог прийти в норму и увидеть мир немного с другой стороны. Именно поэтому мне удалось понять твою мотивацию. — Договорив, Сахаров продолжил перемещать кашу из тарелки в рот.