Он несколько минут трепыхался у меня на руках, но вскоре наконец затих и осел. Боль его утихла. Ещё немного полежав, он смог самостоятельно встать. Я помог ему одеться, и мы медленно направились к тому месту, от которого нас отпугнул голем.
— Всё прошло довольно быстро, верно? — я похлопал его по плечу в надежде немного ободрить, — Да и мы бы в любом случае не справились с големом по-другому, ты же знаешь.
Он недовольно порычал в ответ, а затем сказал:
— Каждый раз я думаю, что лучше умереть, чем ещё хотя бы секунду чувствовать всё это. Но всё равно каждый раз снова прохожу через этот ад. Помнишь, как было с волкодлаком? Я потом месяц в себя приходил. — он слегка хихикнул себе под нос, — И я вот понять не могу, почему продолжаю эту делать. Может быть ради тебя. Может быть ради светлого будущего страны. Я не знаю. Просто, мне в последнее время кажется, что это то, что и делает меня коммунистом. Я страдаю ради других. Страдаю, чтобы все остальные однажды перестали страдать.
Я посмотрел в его слегка прищуренные голубые глаза и увидел в них безграничную волю к жизни.
— Не знаю. — сказал я, — Мне кажется, что быть коммунистом — это не страдать ради других, но быть готовым разделить с другими страдание. Жевать с бедными и угнетёнными одну чёрствую краюху. Но не ради того, чтобы вечность её грызть. А чтобы однажды вместе же добиться чего-то великого. Я не готов страдать за тебя, мой друг. Но вместе с тобой я страдать готов.
— Некоторые страдания невозможно разделить.
— А ты попробуй хоть раз ими поделиться, Йозеф. Я их в любом случае приму.
— Быть может однажды. Но не сейчас.
Мы подошли к двери в кабинет начальника. Она была открыта. Мы закрыли её и на той стороне, что до этого примыкала к стене, я увидел светящийся разлом:
— Он здесь! — сказал я и похлопал рукой по свечению.
Йозеф подошёл и вцепился в это место руками. Его пальцы потонули в деревянной двери, как в воде. Напрягшись, он с силой раздвинул проход в некое иное пространство. На той стороне явно просматривались сводчатые стены и пол, выложенные крупными камнями в стиле какого-то старого-старого замка.
Мы поочерёдно прошли внутрь, оказавшись в тёмных сырых подземельях. Это был длинный и просторный коридор, на одном конце которого явно сиял солнечный свет. Мы пошли именно в ту сторону и вскоре вышли в огромную округлую залу, в куполе которой была дыра, из которой бил солнечный свет.
В самом центре залы, на небольшом бугорке из земли, росло невысокое толстое дерево. На его многочисленных крючковатых ветвях росли редкие кроваво-красные листья. С этих же ветвей свисали чёрные аморфные фрукты. Заккум, дерево проклятых.
Оно носило подобное прозвище не просто так, ведь вырастало исключительно из тела тех, кто был отмечен проклятием. И в этом дереве, разумеется, как и в других, тоже находился труп, наполовину вросший в ствол. Конкретно эта мумия носила золотую корону с покосившимся крестом сверху и была одета в воинский доспех. Ещё, у неё отсутствовала правая рука.
На серебряном пьедестале перед деревом лежал изукрашенный камнями палаш, лезвие которого было покрыто засохшими каплями крови. Неужели ЭТО оружие убийства?
— Теперь мы, кажется, знаем, где Шариков достал сок заккума. — сказал Йозеф.
— Ну и деревцо он выбрал для таких целей…
— Что? Почему?
— Ты не знаешь, кто это?
— Ты про парня, который врос в дерево? Почему нам это должно быть важно?
Феликс об Иштване Великом, проклятиях и воле
В девятнадцатом веке, немецкий философ Артур Шопенгауэр, предположил мир как единое первородное пространство в котором разница между человеком, его сознанием и окружающим миром полностью отсутствует. Он назвал это миром воли, из которого мы, люди, благодаря сознанию и формируем образ окружающей действительности, то есть наше представление. По сути, всё окружающее нас иллюзорно и увидеть суть всего мы можем только через эстетическое наслаждение, к примеру картиной или музыкой. Чем-то таким, что растворяет наше сознание в себе и отделяет нас от собственных представлений и желаний.
Если говорить совсем просто, то видимый нами мир — лишь бледная копия настоящего мира воли, где всё и все являются частью одной единой материи. Эта очень коллективистская теория, так как по сути своей, она убирает разницу между сознанием одного человека и сознанием другого, полностью уравнивая их в мире воли и осуждая эгоизм мира представлений. А также все желания, являющиеся спутниками эгоизма: обжорство, жадность, ненависть и все прочие прелести.