— Ну, видимо да.
Мы седлали моего служебного коня. Я уселся за поводья в то время, как мой товарищ сел сзади. Большинство казённых лошадей было на фронте, поэтому нам приходилось передвигаться в столь глупом положении. Только подумать, два комиссара Особого отдела ВЧК столицы страны, делят одну лошадь на двоих!
Хотя, Феликсу всё это было не впервой. У него, такое чувство, будто бы всю жизнь ничего своего не было. Ну даже если и не всю жизнь, то те два года, что я с ним служу, так точно. Он всегда пользуется чужими вещами: живёт в конторе или у коллег; ездит на чужой лошади; да даже маузер на его поясе, на самом деле не его. Табельный пистолет он сломал и мне пришлось поделиться своим с товарищем, чтобы тому не прилетел очередной выговор с отстранением от службы. Мне не сложно, всё равно я больше предпочитал свой винчестер девяносто пятого года. И шашку, конечно.
— Тебе очень повезло, что моя Парижская коммуна раньше была ломовой. — ехидно заметил я, ткнув товарища локтем.
— Опять начинается… Когда же тебе уже надоест корить меня за то, над чем я не властен?
— Так уж ты "не властен". Не уж то сложно наконец научиться верховой езде?
— Извини уж, не все рождены крылатыми гусарами.
— Я тоже им не был рождён, но всё же, в один момент стал.
— Тебя наверняка долго учили, прежде чем бросить на фронт.
— Куда там! Дали коня, шашку и рычажную винтовку — вот и всё обучение! А дальше уж было крещение боем.
— И что, предлагаешь к Будённому под Ростов записаться?
— А почему бы и нет? Там ты быстро освоишься.
— Как минимум потому, что ты тут без меня сломаешься и пойдёшь в разнос. Не хочу видеть это город в огне.
— Ну, один раз Москва уже переживала пожар подобного размера.
— Как бы не накаркать теперь.
На Пречистенке было необычно оживлённо. Коммуна ловко петляла между зевак и праздных прохожих. И чего их всех притащило в этот рассадник буржуазной нелепости?
— Сегодня Сретение Господне. Помниться, мы с семьёй когда-то праздновали.
— Значит, они все направляются к храму на Преображенке?
— Скорее всего. Думаю, там сегодня будет толпа.
— Уж явно не больше, чем на Сухаревской в выходной день.
— Ну, потребительство это тоже своего рода религия.
Мы остановились перед Доходным домом Рекка. Именно здесь мы должны были найти ассистента Шарикова. Спрыгнув с лошади, я подошёл к сидевшей у парадного входа старой овечке:
— Бабуль, скажи, ты же в этом доме живёшь?
— Да, сынок. С самой его постройки.
— Значит, наверное, знаешь, кто здесь живёт. Скажи, гражданин Павел Заречный в какой квартире обитает?
— Заречный… Заречный… — бабушка почесала затылок, а затем вдруг просияла, — А! Химик наш! Косматенький такой… Он в третьей квартире живёт, в одной из комнат. Не помню точно в какой. У него там лаборатория. Какие он в ней расчудесные свечи варит! К слову, о свечах… Он, кажется, хотел сегодня выйти к храму, поторговать, но что-то я его так и не видела на улице… Вы уж скажите ему, как увидите, что я бы купила у него сегодня свечей.
— Хорошо, я передам, как только мы с ним побеседуем.
— А вы не пойдёте на встречу с господом?
— Рано нам ещё на встречу с боженькой, бабусь. — сказал я и похлопал старушку по плечу.
Затем я подозвал своего товарища, и мы вместе вошли внутрь дома. Убранство там, конечно, было шикарным. Мраморные лестницы, стойка для галош, помпезный декор. Моя рука гневно сжалась на цевье винчестера, при мысли о том, сколько людей ютилось в душных и крошечных "коечных" при заводах, пока владельцы этих заводов бродили по просторным залам с высокими потолками.
Я и сам когда-то жил в царских бараках. Спал на кишащей клопами койке в тёмной и прокуренной комнате на двадцать человек. Мало того, что я работал большую часть суток на прилегавшем заводе, так мне ещё и приходилось приплачивать хозяину за тот рассадник тараканов и мокриц!
Нет, пожалуй, сейчас жизнь даже очень хороша. Да, трудно бытовать в условиях постоянной войны, но хотя бы не живу в бараке и не кормлю икрой толстопузого фабриканта. А все его хоромы, и хоромы ему подобных, теперь служат жильём для тех, кто ранее был лишён всего. Это единственная возможная судьба всех этих излишеств с лифтами, водопроводами и мрамором.
Мой товарищ с аристократическим прошлым, кажется, не разделял моего презрения к обстановке. Однако, всё же был не менее напряжён и мял в руках кобуру:
— Что-то мне здесь совсем не нравится. — произнёс Феликс, — Глаз болит, предрекая что-то плохое. Да и в целом этот дом какой-то нехороший. Прислушайся-ка…