— Эй, Пианист! Мне нравится твой молоток! Я дам тебе за него хороший плащ из меха настоящих кроликов!
Он взглянул на торговку и увидел, что на этот раз она не смеется над ним.
— Когда я закончу одно дело, то, возможно, продам тебе его. Короче, поживем — увидим.
Похоже, ответ Парнелла понравился Барыжнице. Она усмехнулась и вновь остановила его визгливым криком:
— Эй, Пианист, ты слышал о старом Эдмондсе? Эти вандалы прикончили его. Они пришли и сожгли дом с книгами, где жил Эдмондс!
Парнелл едва не задохнулся.
— Что? Они сожгли библиотеку?
— Вот-вот!
— О боже!
Долгую минуту он топтался на месте, пока Барыжница с усмешкой наблюдала за ним. Затем, не в силах больше говорить, Парнелл обиженно махнул рукой и вышел из вагона.
Носить с собой кувалду было неудобно. Если он просовывал металлический боек за пояс, то деревянная рукоятка била его по ноге при каждом шаге. А когда нес инструмент в руке, мышцы начинали болеть уже после нескольких минут, и ему требовался отдых. Парнелл знал, что становился старым. Это скольжение к смерти обретало все большую крутизну, и он постоянно чувствовал, что конец теперь не столь далек, как прежде.
Медленными переходами он добрался до сердца города, пульс которого остановился годы назад. Он проходил мимо ржавых остовов машин, вдоль занесенных пылью трамвайных путей, по улицам с рядами разрушенных зданий. Истерзанные легкие города давным-давно испустили последний вздох: его дымовые трубы обрушились, разбросав по мостовым осколки кирпичей.
В конце концов он оказался на площади перед заколоченными и забаррикадированными дверьми мэрии. Вход с колоннадой был наполовину погребен в высоких кучах щебня. Даже если бы Парнелл был в состоянии выломать дверные запоры, ему прежде пришлось бы разгрести горы мусора, завалившие вход в здание. Но подобные свершения были ему явно не по силам. К счастью, у боковой стены на тротуаре стоял остов грузовика, уткнувшегося носом в дерево, ветви которого оплели кабину.
Парнелл вскарабкался на грузовик и, осторожно забравшись на дерево, но боковой ветви добрался до окна, защищенного декоративной решеткой. Три недели назад он соскоблил грязь со стекла и рассмотрел часть внутреннего коридора. На дальней стене висел пожелтевший указатель. Несмотря на слой пыли, на нем все еще читалось: "Концертный зал". И теперь, при взгляде на эту тусклую надпись, Парнелла вновь захлестнул поток воспоминаний о том, как он здесь играл. Его пальцы забегали по воображаемым клавишам. Музыка разворачивалась волшебной спиралью, а чуть позже невидимая публика в темном зале аплодировала ему — снова и снова…
Когда воспоминания рассеялись, он размахнулся и ударил кувалдой по решетке. Пыль посыпалась струями. В местах крепления прутьев бетон потрескался и откололось несколько кусков. Задача оказалась не такой сложной, как он полагал. И это было здорово, потому что первый же удар ослабил его почти до изнеможения. Он замахнулся еще раз, нанес второй удар, и прутья решетки изогнулись внутрь. Ему каким-то образом удалось найти в себе силы на третий замах. Прогнувшиеся прутья вышли из пазов, и решетка, пробив стекло, упала в коридор.
Триумф смешался с туманом слабости, оставив его почти бездыханным, с дрожащими и непослушными руками. Он долго сидел на ветке, собираясь с силами и духом. Наконец он перелез на подоконник, свесил ноги и спрыгнул на пол. Под подошвами затрещало битое стекло. Парнелл достал из сумки свечу и коробку с несколькими драгоценными спичками. Две недели назад в трамвае Барыжницы эта коробка досталась ему за десять крысиных шкурок. Он зажег свечу, и желтый свет озарил коридор.
Парнелл зашагал вперед, оставляя следы на девственном слое пыли. Ему вспомнились телевизионные новости об астронавтах, чьи следы навеки отпечатались на лунной поверхности. Это сравнение вызвало у него мрачную усмешку. Через некоторое время он добрался до двустворчатой двери, закрытой на засов и висячий замок. Отдохнув немного, он сбил кувалдой замок и шагнул в почти космическую черноту за дверью зала.
Когда его глаза привыкли к свету свечи, заметно потускневшему в огромном пространстве зала, он увидел ряды обитых плюшем сидений. Где-то неподалеку шуршала крыса, а выше, у самого потолка раздался тихий шорох и писк летучих мышей. Перед ним тянулся центральный проход, полого спускавшийся к сцене. Парнелл медленно двинулся вперед, поднимая пыль при каждом шаге. В безмерности зала горевшая свеча казалась лишь маленькой искрой, защищавшей его от темноты. Ее сияние едва пробивалось сквозь клубы поднятой пыли.