Первой была соната Бетховена для фортепьяно, опус № 109. Музыка лилась и расцветала; она слетала со струи прекрасного инструмента, пока его руки взмывали вверх и опускались, помня то, в чем сомневался разум. Наслаждаясь звуками, Парнелл понял, что не утратил мастерство, — нечто бесценное сохранилось внутри него, проспав все эти годы мук и горестных терзаний. Он сплетал из музыки ажурную паутину движения и света, бросая ее в темноту, обволакивая себя и мир божественной гармонией. И, продолжая играть, он плакал от тоски и счастья.
Соната закончилось. Старик начал другую, затем еще одну. На смену Бетховену Моцарт и Шопен восстали из небытия. Их музыка звучала через века — порывы радости, печали и томления. Парнелл ослеп от слез. Он был глух и бесчувствен ко всему, кроме музыки. Он строил вокруг себя прекрасный замок из звуков.
Наконец старик остановился. Его руки болели и пульсировали от долгой игры. Он перевел взгляд и вздрогнул. Прямо перед ним стоял вандал. На его плече покоилась кувалда, которую Парнелл оставил у Барыжницы. На ней виднелась запекшаяся кровь.
Вандал стоял и смотрел на него с презрительной насмешкой, лаская рукоятку молота. Его куртку из грубо обработанной кожи украшали ржавые металлические безделушки. На шее болталась дюжина ожерелий и цепочек, а на голой волосатой груди, мягко ударяясь друг о друга, звенели кресты и свастики, рыбки и звездочки. Тело было таким же грязным, как и сальные, криво постриженные волосы. На лбу виднелся выжженный V-образный шрам. От парня ужасно воняло.
Парнелл потерял дар речи. Сердце трепыхалось в груди, словно рыба, выброшенная на берег. Вандал издал хриплый смех, наслаждаясь испугом музыканта.
— Да, дед, бацаешь ты клево! Скажи, а как ты поешь?
Голос Парнелла был тихим шелестом.
— Я не умею петь.
Вандал покачал головой в насмешливой печали:
— Это очень плохо, старина. Но обещаю тебе, что ты запоешь реально хорошо, когда я займусь твоим обучением. Реально хорошо и громко, понял?
Он отложил кувалду и вытащил из-за пояса длинный нож. Лезвие поймало свет свечей и отбросило на сцену свирепые отблески. Парнелл почувствовал слабость и тошноту, но, как бы странно это ни звучало, гнев вернулся к нему, несмотря на страх.
— Зачем? — спросил он дрожащим голосом. — Зачем ты хочешь убить меня? Что плохого я тебе сделал?
Глаза вандала сузились в насмешке.
— Зачем? А почему бы и нет?
Его нож еще раз сверкнул в глазах Парнелла желтоватым отблеском. Старик уже не мог молчать.
— И вообще все, что вы делаете… уничтожаете скульптуры, книги и картины… — Вопреки испугу, Парнелл начал возбуждаться. — Это ведь единственное, что осталось нам в наследие от нашей культуры, от цивилизации и величия прошлого. Неужели вы не понимаете? Вы просто варвары…
Ему пришлось замолчать, когда вандал замахнулся ножом. Лицо выродка потеряло следы веселья.
— Ты прикольный со своим музоном и беспонтовыми терками, но в твоих словах — куча дерьма. Знаешь, что твоя гребаная культура дала моему поколению? Она дала нам грязь, бои без правил и пожирание друг друга. Ты сейчас такой милый и приятный дед. Но ты был уже в годах, когда начались убийства и голод. А я и мое племя… мы были тогда малыми детьми. Знаешь, что нам досталось? Нам приходилось прятаться и убегать, чтобы не стать пищей для вас. Мы ели грязь и дерьмо, пытаясь выжить, мужик! Вот как обернулась для нас твоя чертова культура! И не пори мне тут чушь о величии человека, потому что никогда он не был великим!
Вандал склонился над жертвой, выдыхая мерзкий смрад в лицо старика. Не услышав ответа, он отступил на шаг и посмотрел на Парнелла.
— А ты сидишь здесь в темноте да наяриваешь свою музыку. Тебе хочется вернуть все назад — таким, каким оно было! Но я и мое племя… мы хотим увериться, что жизнь не пойдет но старым путям! И теперь скажи мне, дед, что хорошего дает эта музыка? Твоя культура?
Мысли Парнелла разбежались. В конце концов он ответил просто:
— Она приносит людям удовольствие. Вот, пожалуй, и все.
Лицо вандала вновь скривилось в усмешке:
— Понимаешь, дед, твоя смерть тоже принесет мне удовольствие. Но сначала я возьму эту колотушку и раздолбаю в хлам твой музыкальный ящик, чтобы и ты мог напоследок порадоваться вместе со мной. Надеюсь, ты не против?
Повернувшись к роялю и взвесив в руках кувалду, вандал занес ее над безмолвными струнами. Что-то щелкнуло внутри Парнелла. Он вскочил на ноги и схватил вандала за руки. Тот от удивления даже выронил молот. Парнелл протянул к его лицу шишковатые скрюченные пальцы. Вандал взмахнул волосатым кулаком, нанес старику удар в челюсть, едва не свалив его наземь. Но руки Парнелла были уже на горле выродка. Пальцы музыканта, ставшие твердыми, как железо, после десятилетних упражнений на тугой клавиатуре, впились в молодую и крепкую плоть. Лицо парня потемнело от прилива крови. Он тщетно пытался оторвать руки Парнелла от своего горла, но пальцы старика сомкнулись в смертельной хватке. Их питала энергия гнева.