Она хмыкнула. Рядом с ней на сиденье стоял открытый лэптоп, и она загоняла в гроссбух счета и расписки.
Ярмарочная площадь располагалась на северном краю городка, рядом со стадионом. Смотритель стоянки встретил их в воротах и взобрался на приступку, чтобы дотянуться до окна кабины.
Плата за место — сто долларов, — донеслось из-под широких полей соломенной шляпы, которая, если судить но ее виду, совершила немало кругосветных путешествий.
Тревин побарабанил пальцами по баранке, но сохранил спокойствие.
— Мы внесли плату вперед.
Смотритель пожал плечами:
— Сто долларов, или ищите себе другое место.
Каприс через колени Тревина подтянулась к окну и спросила, старательно подражая мужскому голосу:
— Чек выписывать на Майерсвильскую городскую стоянку или на округ Иссаквена?
Опешивший смотритель поднял голову так резко, что она не успела пригнуться. Его старое лицо было таким же пыльным, как и шляпа.
— Наличные. Чеков не принимаем.
— Так я и думала, — сказала она Тревину, отодвигаясь от окна. — Дай ему двадцатку. И потребуй, чтобы обеспечил переносный туалет и электричество. Мы их заказывали.
Тревин швырнул смотрителю бумажку, и тот поймал ее на лету, спрыгивая с подножки.
— Эй, мистер, — спросил он, — сколько лет вашей малышке?
— Миллион десять, засранец, — буркнул Тревин, отпуская сцепление громоздкой машины. — Я тебе говорил не показываться никому на глаза! Наживем беду, если местные узнают, что у нас за бухгалтера мутант. Существует, знаешь ли, трудовое законодательство. И вообще, зачем ты велела мне дать ему деньги? На них можно было купить мяса дня на два.
Каприс, встав на колени, выглядывала в окно.
— Он сторож, а со сторожами лучше не ссориться. Эге, они здесь расчистили местность. В прошлый раз, когда мы здесь были, между стоянкой и рекой росли деревья.
Тревин налег на баранку. На малой скорости машина с трудом слушалась руля.
— Кому нужны кусты и деревья рядом с местом, где играют в софтбол? Один неудачный бросок, и мяч навсегда пропадает в зарослях…
За ярмарочным полем начиналась насыпная дамба — до самой Миссисипи, лежавшей в ста ярдах широкой грязной равниной, размеченной полосами грязно-серой пены, тающей под утренним солнцем. Вверх по течению, гак далеко, что не слышно было тарахтения двигателя, ползла баржа. Тревин с одобрением отметил протянувшуюся на сколько видел глаз десятифутовую решетчатую загородку между собой и рекой. Кто знает, какие твари выползают оттуда по ночам?
Как всегда, почти целый день ушел на то, чтобы устроиться на новом месте. Клетки в восемь футов высотой с крупными животными, вонявшие горячим мехом и немытыми поддонами, первыми достали из полутрейлеров. Сонная, полумертвая на вид тигрозель — длинноногое копытное, на плечах которой при почти полном отсутствии шеи торчала внушительная саблезубая морда, едва приоткрыла глаза, когда ее клетку опускали на вязкую землю, и тихонько загуркала. Тревин проверил поилку.
— Сразу завесьте ее брезентом, — приказал он мастеру Харперу — крупному брюзгливому мужчине, носившему наизнанку старую футболку с рок-концерта. — В этом трейлере жара градусов сто двадцать, — добавил Тревин.
Любовно поглядывая на тигрозель, он вспоминал, как купил ее на иллинойской ферме. Она — один из первых родившихся в Америке мутантов. Это было еще до того, как мутаген распознали и дали ему название. Еще до того, как он превратился в эпидемию. Сестричка тигрозели была почти такой же необыкновенной — толстые ноги, чешуйчатая шкура и длинная, узкая голова гончей, — но фермер прирезал ее прежде, чем подоспел Тревин. Их мать, обыкновеннейшая корова, жевала жвачку, со смутным недоумением глядя на своих деток.
— Что за чертовщина с моей коровой? — все повторял тот фермер, пока они торговались. Когда Тревин ему заплатил, он спросил: — Позвонить вам, если родится еще что-нибудь чудное?
Тревин почуял прибыль. Он брал по двадцать долларов с посетителя и получал по десять тысяч в неделю в июне и в июле, показывая тигрозель в кузове своего пикапа. "Может, — думал он, — я и не семи пядей во лбу, но зато умею делать деньги". К концу того лета родился "Экзотический разъездной зверинец доктора Тревина". В тот год Каприс ездила рядом с ним в детском креслице. Ее мама умерла при родах. В августе они ехали на север, из Сенотобии к Мемфису, и тогда одиннадцатимесячная Каприс сказала свои первые слова: "Разве здесь разрешена скорость восемьдесят в час?" Уже тогда в ее голоске звучала злая ирония. Тревин чуть не перевернул фургон.
Крокомышь, когда ее вынимали, рычала и грызла прутья решетки, колотясь мохнатым рылом о металл. Налегая двухсотфунтовой тушей на дверцу, она едва не вывернула клетку из рук подсобных рабочих.
— Берегите руки! — рявкнул на подчиненных Харпер. — Не то, если захотите написать мамочке, будете привязывать карандаш к культе!
Следом выгрузили остальных животных: ежеящерицу, деформированную лягушку-быка, постоянно менявшую цвета своей влажной бородавчатой кожи, гуся-единорога величиной с дикую индейку, расхаживавшего на четырех тонких ногах, горстями разбрасывая мохнатые перья, растущие под блестящим перламутровым рогом, и всех остальных малышей-мутантов — неузнаваемое потомство кошек, белок, лошадей, обезьян, тюленей и других животных, собранных Тревином для своего зверинца. Большие и маленькие клетки, аквариумы, террариумы, маленькие загоны, птичьи клетки, шесты с привязью — все, что нужно для выставки.
К закату устроили и накормили последнее животное. Над крышами трейлеров развевались цирковые флаги. На столбах развесили громкоговорители.
Сторож побродил среди клеток, глубоко засунув руки в карманы. Он держался свободно и дружелюбно, будто и не он поутру нагрел их на двадцатку.
— Если вы здесь останетесь на ночь, лучше после заката сидите по фургонам.
— Это еще почему? — подозрительно спросил Тревин.
Сторож мотнул головой в сторону реки, ставшей под закатным небом красной, как струя крови.
Пару дней назад вода высоко поднималась, выше изгороди. Дамба выдержала, но какой-нибудь зубастый мутоид мог плюхнуться на нашу сторону. До того дошло, что наступишь в лужу — и того гляди, кто-нибудь откусит от тебя кусман. Добровольцы из гражданской обороны каждый день обходят берега, выискивают самых неуживчивых тварей, но старушка Миссисипи — большая река. Ружье-то у вас есть?
Тревин пожал плечами:
— Бейсбольная бита. Может, нам повезет пополнить коллекцию. На турнир по софтболу большая толпа соберется?
— Двадцать две команды. Мы установили запасные скамьи для зрителей.
Тревин кивнул. Если запустить музыку с раннего утра, можно приманить зрителей, дожидающихся начала игры. Что может быть лучше небольшого развлечения по утренней прохладе?
Через пару минут сторож удалился. Тревин с удовольствием смотрел, как он уходит. У него сложилось впечатление, что старик высматривает, что бы стянуть.
После ужина Каприс забралась на верхнюю полку. С ее короткими ножками это было трудное предприятие. Тревин скинул с себя одеяло. В десять вечера температура все еще была за девяносто и ни намека на ветерок. Большая часть животных угомонилась. Только тигрозель все ворковала в своей клетке, испуская нежные мелодичные звуки, совсем не соответствующие ее свирепой наружности.
— Завтра на глаза не лезь, серьезно предупреждаю, — сказал Тревин, выключив свет. — Нечего народ распугивать.
Каприс громко фыркнула:
— Довольно забавно, что мне нельзя показываться на глаза в зверинце мутантов. Мне надоело скрываться, как какой-нибудь воровке. Еще пятьдесят лет, и таких, как ты, вообще не останется. Мог бы уже и смириться с неизбежностью. Я — это будущее.
Тревин заложил руки за голову и уставился вверх, на ее полку. Сквозь жалюзи на окне он слышал, как плещется Миссисипи. Вдали послышался крик зверя — нечто среднее между свистом и приступом кашля. Он попробовал вообразить, какое животное может издавать подобные звуки. Наконец он отозвался:
— Никому не нравятся люди-мутанты, по крайней мере те, что похожи на людей.
— А почему? — спросила она, и в голосе ее на этот раз не было сарказма. — Я вовсе не плохая, если со мной познакомиться. Мы могли бы поговорить о книгах или о философии. У меня есть разум — не только тело.