С другой стороны, забудьте об этом. Характеристика Кенни, которую он дал своим родителям, уникальна. Таких нехороших слов и их сочетаний вам нигде и никогда не услышать. И как бы долго вы ни разгадывали этот ребус, предложенное вами решение потянет лишь на бледное отражение сказанного им.
Потом он продолжил:
— Моя исходная фамилия — Кайстер. Ты знаешь, что означает слово «Keister»?
Хотя мы уже заложили основу дружеских отношений, я подозревал, что в мгновение ока могу перейти из списка лучших друзей в список заклятых врагов. Признанием, что значение слова «Keister» для меня не секрет, я мог подписать себе смертный приговор.
Но он спросил, и я ответил:
— Да, сэр, это сленговое слово, и некоторые люди используют его, чтобы обозначить зад человека. Вы понимаете, то, на чем сидят, скажем, часть брюк или иногда ягодицы.
— Жопа, — объявил он, одновременно прошипев и прорычав это слово, да так громко, что в конюшне задребезжали окна. — Keister — это жопа.
Я рискнул бросить взгляд влево и увидел, что западные окна пропускают больше рубинового света, который еще и прибавляет в насыщенности, чем несколькими минутами раньше.
— Ты знаешь, какое имя мне дали при рождении? — спросил Кенни таким тоном, что отказ от ответа определенно карался смертью.
Встретившись с ним взглядом и обнаружив, что дружелюбия в его глазах не прибавилось, я решился на ответ:
— Догадываюсь, что не Кенни.
Он закрыл глаза и шумно втянул в себя воздух, его лицо скривилось. Будто он собирался сделать трудное признание.
В тот момент у меня возникло желание метнуться к ближайшей двери, но я боялся, что мой побег Кенни расценит как предательство его дружбы и без сожаления расстреляет мою спину.
Хотя остальных обитателей Роузленда в той или иной степени отличала эксцентричность, все они пытались изображать из себя нормальных людей. Этот живописный гигант, этот ходячий арсенал с вытатуированными на могучих бицепсах хохочущими гиенами не прилагал к этому никаких усилий. Я понял, что невозможно даже представить себе, как он работает в единой команде с остальными сотрудниками службы безопасности, которых мне уже довелось встретить. Напрашивалось другое предположение: Кенни никакой не охранник Роузленда, и доверять ему нельзя ни при каких обстоятельствах.
Он еще раз глубоко вдохнул, выдохнул, открыл глаза.
— При рождении меня назвали Джеком[6]. Они назвали меня Джеком Кайстером.
— Это было жестоко, сэр.
— Сучьи ублюдки, — кивнул он, отозвавшись о своих родителях уже не столь яростно. — Меня начали дразнить еще в детском саду, эти говнюки даже не дождались первого класса. В тот самый день, когда мне исполнилось восемнадцать, я пошел в суд, чтобы поменять имя.
Я едва не спросил: «На Кенни Кайстера?», — но вовремя придержал язык.
— Теперь я Кеннет Рэндолф Фитцджеральд Маунтбаттен, — и имена, и фамилию он произносил с дикцией величайших английских актеров.
— Впечатляет, — прокомментировал я, — и, должен отметить, идеально вам подходит.
Он даже покраснел от удовольствия.
— Я всегда любил эти имена, вот и собрал их воедино.
К сожалению, я не мог придумать, что сказать еще. Если только Кенни Маунтбаттен не показал бы себя более одаренным рассказчиком, а надеяться на это, судя по первому впечатлению, не следовало, получалось, что разговор наш подошел к концу.
И меня бы не удивило, если бы он подчеркнул последнюю фразу нашего диалога очередью, выпущенной мне в живот.
Вместо этого он посмотрел направо, налево, внезапно осознав быстрое изменение освещенности. И такая тревога отразилась на его лице, что теперь я видел перед собой затравленного маленького мальчика, каким он когда-то был, несмотря на страшные шрамы, отвратительные зубы и крокодильи глаза.
— Я опаздываю, — прошептал он с дрожью в голосе, — опаздываю, опаздываю, опаздываю.
Он отвернулся от меня и побежал к двери, через которую вошел. Продолжая повторять последнее слово, выскочил из конюшни, уже не Терминатор, а Белый Кролик, трясущийся при мысли о наказании, которое он мог получить, опоздав на чай к Безумному Шляпнику.