куда не заглянет – везде плохо.
Вы что тут делаете? – спросит у солидных господ
– Развратничаем!
– а эти что делают?
– Комедию ломают дурака представляют ваше сияство!
– а эти что делают?
– микробу этакую в мелкоскоп от вши взяли…
Так жить нельзя вскричал длиннобородый граф сколько еще на свете живых блох и вредной саранчи а эти чем занимаются!?! Бросьте все, учитесь блохобойству! а? – грозно переспросил граф. И взяв посох и гневно оглядываясь ушел к мужичкам
– что вы милые делаете?
– так что оченно трудимся
– а что блошка какая нибудь там не мешает вам?
– Какая там блошка тут шилом не продерешь кожи – она шлифованная!
– вот это люди! подумал граф – вот где жить можно! все у них чисто, светло
Примите и меня в артель хочу тоже потрудиться
– что же становись каши небось ваше благородие много не съест? она у нас без масла!..
Так боровшийся всю жизнь с блохою кончил непротивлением ей!
а у мужичков так и застряло во ртах:
на чаек бы с ихней милости!
. . . . . . . . . .
но тут вынурнул зверь из морской бездны с лицом моржа и черным голосом вскричал:
отныне царство блох наступило…
она сидит на троне…
а блоха недотыканная положив руки на ручки кресел говорила:
«чур чур чурашки буки букашки веди таракашки» шептал Салогуб и потом гнусаво запел о смерти
золотой дракон развернулся и спустился с неба чтобы одеть ему на голову горшок бывший в употреблении.
«Торжественность момента» нарушил пискливый голос Мережковского увешанного куклами старинными гравюрами и картинами:
«дьявола продаю! за копейку чертик Гоголя, за ½ копейки сверхчеловек Лермонтова! Мистический сферический… Подходите, богомольчики, кликушечки, блохоборчики!..»
Кузьмин Бальмонт и Брюсов следуя обычаю мух деловито оставляли жирные следы на всех старинных изображениях героев древности…
разбуженная саранча сонно схватила Салогуба и пожевав губами изблевала его и вышел он из ее рта сморщенным рыхлым и бритым.
и стал он отфыркиваться:
и закартавил триолеты земле.
Блох с Белым положили головы свои и плакали, а Мережковский укорял их:
продали революцию черту,
он напустил на вас Цусиму и Порт-Атур, он съел ваш театр и башмаки, культуру и семью… кто съел ваш ужин?! ха-ха-ха!
З. Гиппиус скрипуче подхихикивала.
как будто в стороне от всех сидел меленький чех (Чехов) так любивший рыбную ловлю и думавший выудить всех чертей из российского болота…
. . . . . . . . . .
Чорт! – кто-то закричал сбоку – сам черт! берегитесь, – А-н-а-т-е-м-а!
а насмешливый голос отвечал ему:
– не страшно! –
и в самом деле никакого черта не было и неудачный пастух Андреев так и остался лгуном.
чтобы утешить его хоть несколько А. Ремизов надул игрушечного чертика украденного на «вербе» и тот запищал вздрогнул и вытянулся.
Так кончился черт у русской литературы а с ним и сами литераторы оплакивающие его как безутешные вдовы
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
на смену русским литераторам пришли речетворцы – баячи будетляне – и сразу превратили черта в дворника
черти ли страшны будетлянину? как господин нисходит в ад – и там смятение, подземные в затруднении: –
не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов, тайный огонь Гоголя и т. д.)
Достоевский пес но он же и сладострастное насекомое! и восхвалявший беса Ф. Сологуб воспел в последний и грязное извращенное сладострастие (таков же А. Ремизов – насекомое)
но у писателей до нас и сладострастие ненастоящее.
у них не есть а лишь хочу.
уж подлинно «символизм»
с победой над адом покоряется и украшение его: любовь-сладострастие
Рисунок Н. Нагорской