– ? – Вот единственное, что в себе мог выразить Ромыч. А Валентин другого от него и не ожидал услышать. И он так корёжаще слух Ромыча усмехнулся, – что от тебя Ромыча ещё ожидать, кроме твоей глупоглазости, – и давай ещё дальше уводить Ромыча в сторону своего полнейшего непонимания. – Он, есть ассоциация с его внутренним я, его наполненностью. Тогда как она – это его взгляды на окружающий мир, жизнь.
И здесь Ромыч не выдерживает и нервно перебивает Валентина. – Да кто это он, она, объясни уже наконец. – Валентин на мгновение замирает в одном внимательном к нему положении, и говорит. – Это те, кого нам поручили отыскать. – Здесь Ромыч подвергает себя работе мысли и вроде как удовлетворительно. – Ты так думаешь? – спрашивает Ромыч. И, конечно, Валентин так думает. А иначе бы зачем он это всё говорил. Неужели Ромыч думает, что Валентин тут постоял над бродягой и начал размышлять о нём мыслями другого человека. Например, вон того прохожего, идеализирующего свою жизнь тут на природе, который так отвлёкся на вмешательство в свою жизнь окружающей его природы, которая так самозабвенно дышит ему прямо в лицо, что ослабил контроль над своими мыслями, которые и были прихвачены Валентином в качестве инструмента своего размышления над сутью бродяги.
– Во бл***я, как хорошо! – всей грудью вздыхает прохожий, идя навстречу солнцу с зажмуренными глазами и улыбкой на всё лицо. – Но скушно. – Искажается вдруг в недовольстве этот прохожий, декларируя себя как самого обычного человека, кому никак не угодишь, а если и получится это сделать, то только на одно мгновение. После чего оно в миг проходит и вот он опять недостаточно что ли удовлетворён своей жизнью, ища чем же себя ещё занять и успокоить. – Может кошку пнуть? – подумал прохожий, приметив в кустах кошку, оказавшуюся в сложном положении по отношению к нему, то есть спиной, которая ей сейчас мешала следить за воробьями. – А почему бы и нет. Сразу как-то жизнь станет интересней. – Подумал прохожий, перенаправив свой взгляд на свою ударную ногу. Но что-то его останавливает. А вот что, то он этого не знает. Ну а пока он это для себя не выяснил, он не может быть таким опрометчивым в поступках. И прохожий начинает искать для себя мнимые причины для оправдания своей нерешительности.
– А может это кот? – задался вопросом прохожий. И тут же сам себе удивляется. – И что с того? Какая разница для твоей ноги, кот или кошка?
– Ну, из мужской солидарности, так сказать, я не должен так его зад благословлять своей ногой. – Как-то совсем неубедительно оправдывается перед самим собой прохожий. Что самим и замечается. – А не по хрен ли на эту солидарность. К тому же он рыжий. А рыжие коты, сам знаешь, до чего же самолюбивые сластолюбцы.
– И не говори. – Соглашается сам с собой прохожий, нервно вспомнив, как совсем буквально недавно, вот такой же рыжий подлец и неженка, выводил его из себя своим присутствием на одних для него очень привлекательных женских руках. Где этот рыжий кот, не просто нежился в объятиях одной для него привлекательной особы, на счёт которой у прохожего имелись некоторые интересные проекты и планы, а он, что за скотина такая вредная, всем своим наглым видом показывал, что он насквозь его видит, а также разумеет, куда он не прочь протянуть свои загребущие руки. И это не привлекательные особенности его хозяйки, особы особо одарённой телесной привлекательностью, а у этого прохиндея и обманщика на доверии доверчивых девушек, имеются свои планы завладеть и всем другим её благосостоянием. В общем этот рыжий паршивец всё время мешал найти точки соприкосновения между прохожим и его избранницей, на которую у него были свои планы.
– Прибью гада! – с остервенением вспомнив то рыжее препятствие к своему будущему благосостоянию, прохожий замахнулся ногой, и …Промахнулся мимо кота, но не мимо Валентина, затылком уловившего эту его грозную мысль, которую он по своему интерпретировал и, обработав, давай на её основе тут раскатывать Ромыча.
Но всё-таки не так всё было, и не всё тут так просто. И Валентин сам свою голову поломал, прежде чем дойти до этой мысли. – Угу. – Кивает в ответ Валентин. Ну а Ромыч переводит свой взгляд на бродягу, в котором наметилось оживление после его словесной вспышки (он зачесался не только в ногах, но и присевшие на него мухи начали его беспокоить), и начинает на него смотреть уже в фокусе сказанных Валентином слов. Где, как посчиталось Валентином, они выискивали среди людей не просто объект наблюдения, а это были некие ориентиры, точки пунктуации вот для этого бродяги, по которым он будет дальше ориентироваться по своей жизни; когда естественно проснётся и отряхнёт с себя всю пыль и заветривания сна.