А уж о чём таком думают эти преисполненные (!) взгляды (а по другому их и можно и описать, но это даже близко не будет к тому, что они в себе выражали) и на что опираются в деле создания предпосылок для сбивания с хода Клавы Харитон и Гаврила, совсем не сложно догадаться, зная, как глубокомысленно смотрят на девушек сии при своём обо всём мнении господа. И о чём Клава отчего-то с первого ответного взгляда на Харитона с Гаврилой, даже и исподлобья, сразу сообразила. А как сообразила, то вот она интрига с покрасневшими ушами Клавы и её лицом. За что немедленно цепляются Харитон с Гаврилой, знаково переглянувшись.
И теперь Клаве не только мимо них не пройти хоть как замеченной и примеченной, а ей просто не возможно это сделать по причине того, что Гаврила резко перегородил путь, и когда она застыла в оторопи перед ним, то у него возникли к ней свои неотложные вопросы, чья степень важности для него подчёркивается многозначительной ухмылкой.
– И кто это у нас здесь такая выискалась? – не просто задаёт вопрос Гаврила, а он через него как это говорится, задаётся. И зритель этой его демонстрации самого себя, не только Клава, которая должна осознать, с кем ей тут посчастливилось случиться встретиться, но и Харитон, для которого игралась другая роль – роль покорителя любых женских сердец.
Почему здесь используется такая характеристика женского сердца? То разве не понятно. Гаврила, по его же словам, – а это чуть ли не истина, – итак слывет распылителем на атомы самых прекрасных женских сердец, а Клава уж точно в его глазах не тот генотип девушек, к которым принадлежат прекрасные сердца, вот она и была им отнесена к этой общей категории сердец. И то в облегчённой форме употребления. Ну а зачем это ему, сердцееду и всему этому подобное, было нужно, то и тут ответ лежит на самой поверхности. Пресытился в конец гад самовлюблённый, вот и захотелось внести в свою жизнь интригу и остроту впечатлений.
Но хватит всё о Гавриле и Гавриле, и давайте вернёмся к разворачивающимся событиям в этом узком коридорном пространстве. Где Гаврила, используя широту своих плеч, высокий рост и эту неподдающуюся логическому объяснению харизму завлекателя женских сердец, уставился на Клаву сверху вниз и вон как на её счёт интересуется. А Клаве значит, прижатой всеми объективными обстоятельствами преимуществ Гаврилы, где ей и противопоставить этому численному преимуществу нечего, – да и внезапность атаки со счетов списывать никак нельзя, – нужно немедленно в себе найтись и найти, что ему такое о себе ответить, чтобы самой за себя стыдно не было (о чём-то другом и речи не идёт).
И тут, как в который раз не трудно в таких обстоятельствах догадаться, Клава ещё больше теряется и сразу не находит не только, что ответить на такой, только с первого взгляда лёгкий вопрос, а она всем своим видом подчёркивает и выражает, насколько она далека от ответа на этот, да и любые другие вопросы, обращённые к ней.
Ну а Гаврила, как знаток всякого женского сердца, которое без ума от него (и оттого он считал, и в этом имелась своя логика, что кто без ума от него, у того ума нет нисколько), в миг подметил эту естественность поведения Клавы в ответ на его обращение к ней (она, как кролик перед удавом должна впасть в транс перед неизбежностью), и как не новичок в такого рода делах, не сразу проглатывает свою жертву, а продлевает удовольствие.
– Так чего молчишь? – приблизившись лицом к Клаве, заморгавшей глазами, задался ещё вопросом Гаврила, на этот раз выражая в себе некоторую озабоченность. – Онемела от счастья? Иль всегда была счастливая оттого, что глухая, когда не могла услышать о себе настоящую правду? – А вот на этом месте Клаву прямо-таки резануло знакомой, так называемой лирикой злоупотреблений слов и отношения к ней ранее со стороны Леонеллы. И она прямо-таки вся в себя сжалась. Чего между тем никак не заметили её собеседники. Чему, впрочем, было своё объяснение. Теперь Клава была отодвинута на задний план беседы, и разговор, хоть и о Клаве, теперь вёлся только между Харитоном и Гаврилой.