Но опять все эти люди из совета слишком поверхностно мыслят, и этот рубль в руках Ивана Павловича, не в таком качестве разменная монета, а это такая монета, которая сама собой производит размен судьбы того человека, кто вверит своё будущее в её решение. Правда, Иван Павлович, больше чем думают члены этого совета зная их, не пускается в их сторону со столь сложными объяснениями, а он, приспустив всю эту сложную смысловую комбинацию слов, не без своей склонности к аллегории и приукрашиванию своих слов мифологической составляющей, обращается ко всем с вопросом. – Знаете, что это?
Ну а когда к тебе обращаются с таким вопросом, на который ответ вроде как очевиден, то ты начинаешь сомневаться в своём, тоже вроде как очевидном ответе. И начинаешь быстро прикидывать, что же ты мог упустить такого, что полностью не делает очевидным твой ответ. Но как бы ты не переворачивал с ног на голову ту реальность, которая подразумевалась в твоём ответе и заданном к тебе вопросе, ты нисколько не продвигаешься к другой очевидности понимания до этого момента незыблемого факта, о котором тебя спросили. А как только ты во всё это упираешься, то начинаешь подозревать спрашивающего в некой ловкой хитрости или провокации.
– Тут, несомненно, имеет место игра слов, или этот гад надо мной решил посмеяться. – Примерно к такому выводу приходят люди из совета директоров, уже не столь смиренно-уважительно к Ивану Павловичу настроенные. А по-другому они и не могут на него сейчас смотреть, когда он их тут вгоняет в такие умственные завихрения. Правда, они осторожничают в лицах, чтобы такую претензию Ивану Павловичу в лицо не выказывать. Ведь он может всё это недовольство и твою принципиальность в тебе заметить, и глазам своим не веря, обратиться с вопросом именно к тебе лупоглазому и вечно недовольному Смутьяну Смутьяновичу.
– А вот что нам скажет по этому поводу, Смутьян Смутьянович. – Оглушает конференц-зал Иван Павлович своим заявлением и тут же своей крайней прямолинейностью (он ткнул в него пальцем руки) вгоняет в свой ущерб названного так лупоглазо и если честно, то срамно, несдержанного на эмоции господина с модной бородкой на подбородке.
А Смутьян Смутьянович не такой совсем человек, как его называет сейчас Иван Павлович, да и зовут его с самого наречения и детства иначе – Григорий Пантелеймонович. И Григорию Пантелеймоновичу совершенно непонятно, зачем Иван Павлович так и за что его обескуражил. А когда Григорий Пантелеймонович что-либо не понимает, то из него и слова внятного не вытянуть, максимум только мычание и упёртость вида в исподлобья. С чем он и смотрит на Ивана Павловича.
А этот Иван Павлович, до чего же творческая личность, и он, подменив за Григорием Пантелеймоновичем всё это его упрямство мысли, да и давай делать просто удивительные для Григория Пантелеймоновича выводы. – Хотите своим молчанием, Григорий Пантелеймонович, подчеркнуть свою твёрдую позицию на переход платежей на безналичный расчёт. Где монетам любого достоинства нет места. Что ж, вполне понятная позиция. Только не нужно её так упёрто лоббировать, не вдаваясь в подробности. – На этом Иван Павлович оставил Григория Пантелеймоновича в своём недоразумении, – да откуда он это знает? – и вновь обратил всё внимание членов совета на монету в своих руках.
– Монета, это второе имя богини Юноны. В переводе с латинского, значит советница. Вот возможно почему, люди в сложных для себя ситуациях, обращаются за советом к монете, делая свои ставки на её грани. – А вот теперь более-менее, но правда только отчасти прояснилось то, что подразумевал под своим вопросительным обращением Иван Павлович. Хотел поумничать и выказать себя человеком со знаниями не только цифр, но и культуры. – Вот видите сколько я всего знаю, – чуть ли не стуча себе в грудь, важничал в мысленной проекции Иван Павлович, посматривая на всех тут со своего антагонизма, – а вы вот, а в частности Григорий Пантелеймонович, – Иван Павлович в свойственной себе язвительной манере, не смог не остановится взглядом и своим замечанием на людях особо им отмеченных, – я в этом как есть уверен, ничего из этого и не знали.
И тут попробуй вслух возмутиться или возразить ему, заявив, а нам это тыщу раз не надо, то Иван Павлович обязательно какую-нибудь уморительную каверзу в твой адрес в твоём междометии отыщет (так он подавлял самостоятельность мысли, а не эго членов совета по его заявлению), и начнёт её тут вслух словесно развивать. А все при этом просто обязаны смехом поддерживать Ивана Павловича, когда он будет потешаться над этим междометием, которое если будет слишком умничать и грубить Ивану Павловичу недовольным видом недоумения, когда нужно всё это с довольно весёлым принять и в ответ посмеиваться, – ловко это вы, Иван Павлович, за мной это моё неряшество в делах подметили, – то Иван Павлович может и расстроиться. А когда он расстраивается, то он в сердце огрубевает и больше не слышит его голоса, начиная с одним только расчётом подходить к отношениям с этим междометием. А к чему это ведёт, то стоящее в углу пустующее место в совете директоров прямо на это указывает.