Я сосредотачиваюсь на переписывании в компьютер заметок из ежедневника. Жаворонок разлеглась на матрасе и, стараясь не пролить чай, с интересом читает мой Апокалипсис.
– Как ты собираешься поступить с этим текстом? – спрашивает брат.
Для меня это тоже пока вопрос. Может, следует сделать копии? Разослать их всем знакомым по электронной почте? Отправить по адресу каждой религиозной общины из числа тех, что представлены в нашей стране? Нет, так, пожалуй, нельзя. Если я попадусь в щупальца Левиафану в ближайшее время, текст Апокалипсиса можно будет выкинуть в мусор или отправить на подтирку в общественный туалет. Без разработки, вне контекста событий, без надлежащего комментария он выглядит бредом психически больного человека.
Так он, кстати, и может оказаться бредом психически больного человека! Да нет же, он и есть бред психически больного человека! Я просто галлюцинирую – вот и вся фишка! Я очень БОЛЕН, и мне надо в ДУРКУ! СРОЧНО В ДУРКУ!
Стоп. Все бы хорошо в этой версии, кроме одного. Какие-то пару часов назад Система подобралась ко мне вплотную и недвусмысленно дала мне понять, что ждет того, кто, узнав о ее существовании, откажется с нею сотрудничать. Это определенно не галлюцинация, а значит?
Нужно уходить. Уезжать прочь. Как можно дальше, выше, глуше, труднодоступней. Еще успеем разобраться, что галлюцинация, а что нет. Главное, обрести для этого занятия время и место. Иначе все потеряет свой смысл. Для меня, для многих, быть может – для всех?
В ожидании, пока Жаворонок наплескается в ванной, я разбираю диван и расстилаю постель, уготавливаясь провести вторую бессонную ночь подряд. Сна ни в едином глазу, включая прозревший и тотчас же ослепленный ударившим в него светом Предвечного третий.
Приглушенно играет «Наше радио». Сложив голову на подушке, я вслушиваюсь в тексты рок-музыкантов, и почти в каждой песне слышу отзвук того, что мне открылось. Отражения отражений, отразившихся от отражений, отраженных от логосов, отраженных от ЛОГОСА. Люди – символы, зеркала, логосы. Мы отражаем собою весь мир, самих себя и Создателя. Об этом успешно забыли и почти ничего не хотят ведать те, кто целые жизни прозябают в темных глубоких пещерах суетного быта. Правду, похожую на красивую страшную сказку, им рассказывают те, кто изведал отблески Солнца в одном из многочисленных окон-выходов, к которым большинство живущих боится даже приблизиться. Те, кто осмелился подойти и узреть свет снаружи, рассказывают об увиденном в песнях, в стихах и картинах. Они пишут, говорят и поют о том, что может увидеть каждый, кто не спит, не слеп и не глух.
Творческие способности дарованы человеку Самим Творцом. Акт творчества – человеческая попытка отобразить Акт Творения. Будучи созданы по Его Образу и Подобию, мы сами создаем образы и подобия образов и подобий ЕДИНОГО И ЕДИНСТВЕННОГО. Но годами сидя в затхлых пещерах мы подвержены массовой слепоте, глухоте. Нам незачем зрение там, где нет света. Незачем слух там, где не слышно ангельских хоров. Пораженные инфекцией массовой дремы, мы сладко сопим под кривляние поп-мартышек, под лепетанье надутых Системой пустышек, под шарнирные танцы чертовых кукол, продающих нам пустоту своих душ.
Но даже у тех, кто родился и вырос во тьме, всегда есть шанс вернуть себе зрение, возвратить слух и окончательно пробудиться для жизни. Кто-то ищет лучей озарения, кого-то они сами находят, у каждого свой личный, неповторимый путь. Один употребляет магические грибы, другой бдит в молитве, третий пускается в паломничество по высокогорьям Тибета. А кто-то устраивается работать в кочегарку сутки чрез трое, и этого ему оказывается достаточно.
– Ты ведь не собираешься спать? – улыбается Жаворонок, забираясь ко мне под одеяло. Ее щечки-персики лопаются довольной улыбкой, а оливки-глазенки лучатся южными звездами. Из ванной она вернулась свежая и наэлектризованная как лампа Чижевского. Ее мокрые волосы пахнут яблоком, сеном и хной, а юное тело еле слышно пышет ванилью. Я рад, что сегодня сплю не один. Мне сейчас так необходима любовь, согревающая тело и душу, как, наверное, никогда прежде. Любовь – единственное лекарство, избавляющее душу от мук этого мира, полного невыносимых страданий. Только любя, сочувствуя, сострадая, мы можем спастись от боли и скорби, от горестей и несчастий, от страха смерти и от самой смерти.
Мы жарко целуемся и сплетаемся парным вьюнком, кельтским узором, молекулой ДНК, обмениваясь теплом наших тел, жаром желаний и сладкой истомой. Я льну к Жаворонку и пью ее жар, ее страсть, ее запах как энергетический вампир из бульварных газет. Мне нужно набраться тепла, поскольку мое тепло выпито, высосано студеными пустошами Нифльхейма, оставившими по себе безжизненный ледяной вакуум.