Наконец подходит мой поезд, и я пробираюсь к нему удобным безлюдным под землей выкопанным переходом к путям, и цепко оцениваю взглядом перронную обстановку. Пройдя за спинами милиционеров, которые пристально наблюдают за тем как торговцы с баулами грузятся в плацкартный вагон, я двигаюсь к началу состава – туда, где почти нет народа и всего лишь один скучающий милиционер. В последнюю минуту простоя поезда я заваливаюсь вовнутрь. Проводница греется в тепле предбанника, и я спрашиваю: мать, есть ли места свободные, а то билет не успел купить? (Интересно, сколько раз она слышала эту и подобную ей хренатень?) Она говорит: да, проходи, хлопец, – и заводит меня в пустое купе.
О, какое счастье, какое счастье! Это мягкий вагон и совершенно пустое купе, из него только что вышли люди и оставили мне на столике тарелку с нарезанной колбасой и сыром. Я говорю проводнице: дайте мне горячего чаю, белье и не трогайте до прибытия. За закрытой дверью купе, на ней дребезжит немытое зеркало и трясутся пластмассовые лютики в пластиковом горшочке, я вдыхаю запах сырокопченой колбасы, нестиранных оконных занавесок и фанерной обшивки. Наслаждаясь покоем и предвкушением почти трехчасового сна НА ПРОСТЫНЕ, я пытаюсь понять, что буду делать завтра, когда окажусь подле государственной границы.
Можно, конечно, пойти напролом через паспортный контроль, уповая на то, что ориентировки на меня могут быть только у ментов, а у пограничников в отсутствие официального розыска быть их просто не может. Тогда я успею пересечь границу, невзирая на то, что компьютерная база сообщит база-база всем, кого это интересует, где я теперь. Но если левиафанцы задали официальный розыск, тогда бесполезно, тогда я сам приду в руки и попаду в лапы, полезу в пасть и пожалую в чрево голодному и ненасытному Левиафану. Нет, надо проверить другой вариант. Граница не такая уж и государственная, во всяком случае, отнюдь не такая как с Китаем, и совсем рядом, буквально сбоку от Казачьего рынка, стоят одноэтажные жилые домишки, а значит можно пройти вдоль них прямо к заграждениям и посмотреть на то место, которое я так отчетливо ВИЖУ. Удобный и симпатичный бугорок-холмик, а на нем такое раскидистое кустистое деревце, с него только перепрыгнуть и хоп-ля, я уже на той стороне. У меня будет несколько минут, чтобы форсировать горную речку высотой по колено, и затем можно будет расслабиться и пойти пожрать мясной кавказской солянки, и сесть на маршрутку до Нового Афона, но не время сейчас ломать себе голову, мне лучше хоть немного по… тыдын-тыдын; тыдын-тыдын; тыдын-тыдын.
***
Привокзальная площадь бодрит меня знобящей прохладцей, она пахуча, свежа и тронута румяными пальчиками рассвета. Какая радость, что я снова на юге, куда не добрался ледяной среднерусский ноябрь: здесь нет снега и холода, а кругом царит запах фруктовых деревьев, не перебиваемый даже стойким железнодорожным зловонием всякого бетонного и стального. Я пробираюсь пешком по металлической паутине железнодорожных путей, миную вокзальное здание и подбираюсь к ограде. Возле выхода из нее толпится единственный мент и выборочно проверяет документы у вновь прибывших. Я автоматически затыкаю ему взгляд плещма Своима осенит тя и под криле Его надеешися, и прыгаю в дожидающуюся меня маршрутку прямиком до границы.
Утро едва занялось, улицы и тротуары пустые, нет ни ранних горожан, ни припозднившихся «отдыхающих», как тут называют курортников. Вымотанные дорогой, не успевшие толком проснуться, пассажиры маршрутки общаются между собой на рыночные темы или спят, скорее всего, на рыночные же темы, а я собираю в пучок всю свою настороженность. Мне предстоит взвешенный шаг или прыг-скок конем, его нужно сделать по возможности аккуратно, без палева, я внутренне сосредоточен и у меня нахмурены даже мысли.
Казачий рынок вовсю работает. Торговля спать не умеет, не знает жары или холода, она бессмертна как мафия, но гораздо живучей, потому что Матрица скоро сжует всю мафию, а торговлю проглотит целиком без остатка, чтобы переваривать долгие годы как удав или анаконда или кто там еще такой длинный и страшный и в меру вместительный. Повсюду зелено и оранжево и коричнево, разбросаны по землице хурма и орехи, лавровый лист и недоспелые пока мандарины. Каждый мой шаг отдается гулким БОММ звуком, отражается от асфальта и возвращается назад по спинному мозгу. С каждым новым шагом, этот БОММ звук становится глубже, сильнее, отчетливее, потому что я вижу ближайшую огнестрельную вышку, а вдали показались зеленые заборы и здания, в которых засели зеленые пограничники на паспортном зеленом контроле.