– Да Морфеус сам, видал, как смолит? – уставившись в журнал, Онже ковыряет в носу по Фрейду. – Вот если б мы по вене задвигались – тогда бы, наверно, нас осадили. А так им плевать, по ходу. Шабят себе пацаны и шабят, главное чтобы дела делались, понимаешь?
Главное, чтобы Матрица процветала. Чтоб наливались кровью мясистые щупальца и поступали соки в укрытый где-то жирный мозговой центр. Чтобы ширилась и полнела распластанная по человечеству склизкая левиафанская туша. О! Так ведь общество уже сравнивали с Левиафаном, и был это не кто иной, как Томас Гоббс. Интересно, чем раскумаривались древние социологи, прежде чем сесть за написание очередных научных трактатов?
– Ты че там все строчишь? – оттопыривает нижнюю губу Боб. Я конвульсивно стискиваю ручку зубами. Даже не представляю, в какую категорию можно определить эти разрозненные заметки. Что-то, однако, подсказывает мне, что они могут послужить материалом для прозы!
– Провожал свою косую я до самой до реки, подержал ее за жопу – долго пахло от руки! – реагирует Боб на мое неосторожное слово. Онже покатывается со смеху, Боб купается в лучах собственного остроумия.
– Ладно, мы поехали. – Онже решительно поднимается со стула и, не спрашивая разрешения у Боба, засовывает в карман штанов журнал интимных знакомств.
С сожалением я прячу ежесекундник. Мне совсем не хочется мотаться по пыльным подмосковным дорогам. Честно говоря, и наш автосервис наводит на меня жуткую скуку: мне в нем тесно. Я вкусил запретный плод несбыточной грезы, вгрызся зубами в сочное яблоко, почувствовал масштаб и невообразимые прежде возможности. Стоит лишь взяться – и можно перепахивать целые поля перспектив. Внутренним оком я вижу, как они расстилаются перед нашими с Онже ногами, равняя и утрамбовывая прежде непроходимую местность от наших стоп и до линии горизонта. Там, над горизонтом, багровеет предзакатное солнце Матрицы: огромное, кровавое, жаркое. Конечно, у всего есть пределы. Но горизонты имеют одно чудесное свойство: отдаляться по мере приближения к ним.
– Блядь, надо от мата избавляться нахуй, – в глубокой задумчивости желает Боб на прощание то ли нам, то ли себе самому. Просветлев ликом, вдруг обращается к нам. – А что, пацаны, у вас гандж совсем что ли закончился?
***
Оказываясь за пределами вахты, Боб перевоплощается из гарлемского негра в негра, переехавшего на Манхэттен. Сидя на мягком кожаном диване его тачки – чистой, вылизанной, пахнущей непередаваемым духом свежей дорогой иномарки, я чувствую себя Директором Мира в окружении личной прислуги – водителя и телохранителя.
– Брателла, жизни добавь! – требует Онже. Боб накручивает децибел. Мощная акустическая система нещадно молотит воздух салона ритмами гангста-рэпа. Мозг мой пульсирует в ритме фифти-сент.
Сквозь лазурную тонировку стерильно надраенных стекол рублево-успенский мир нестерпимо похож на Тридесятое королевство. Пронзая бледные тучи острыми шипами лучей, светило посверкивает на шпилях дворцов и башенках замков, полных славных рыцарей и кровожадных людоедов, радикулитных монархов и златовласых принцесс. Мощеная желтыми кирпичами поверхность шоссейной дороги уводит меня все дальше и вглубь в Страну Сказок. Туда, где по мановению доброй феи, моей крестной Матрицы, исполнятся все мои, даже самые нескромные грезы. Я снимаю на камеру телефона все, что видит с заднего сиденья будущий Царь Горы. Мне надо успеть вобрать в свою жизнь максимум ярких впечатлений и выжать из нее, наконец, в мусорное корыто все скисшие воспоминания об ушедшем прошедшем.
– Слышьте, это что за крендель там встал? – выворачивая назад голову, ерзает на сидении Боб. – Он уже два поворота сделал за нами!
Свернув с трассы на пустынную третьестепенную улочку, мы съехали с проезжей части с целью раскумариться подальше от любопытных взоров. Позади, метрах в пятидесяти, не разобрать номеров, одновременно с нами приткнулся к обочине угольного цвета дутый «мерин». Бельма фар вылупились в наши спины, серебристая решетка бампера скалится змеиным зевом. Чрево боа-констриктора кем-то наполнено, однако внутренности еле видны из-за густой тонировки лобового стекла.