– Ладно, понятно все с вами. – Онже обрывает поток семычева красноречия. – Значит, вы предлагаете с темы сегодня продернуть?
Из наших с Семычем легких вырывается вздох облегчения. Онже сдался на удивление быстро. На секунду мне показалось будто он сам ждал, когда кто-нибудь осадит его азарт и умягчит его пыл.
– Вот именно, братка! – ласковеет Семыч. – В кассе сейчас около сорокета лежит, так надо на баксы их обменять и Морфеусу отдать за те лавешки, что вы за каким-то хреном на карман кинули. Извинимся, помыкаемся, и с Матрицей расход по мастям устроим. Эти ребята уверены, что мы уже в их руках, что мы схаваны. А мы сегодня как раз и глянем – так это или нет!
– Братиша! Ты, я надеюсь, наши планы в сторону не отбрасываешь? – уже не глядя на Семыча, Онже поворачивается в мою сторону. – Мы карабкаться по жизни будем дальше, или ты все, в святые записался после этих твоих… откровений?
Семыч недоуменно на нас косится, пытаясь уразуметь о чем речь. Сглотнув приступ правды, я даю обтекаемо честный ответ. Святых в истории пруд пруди, но пробудившихся среди них мало. А пробудившихся на свете немеряно, но святые из них – единицы. Не парься, брат-Онже. Пробуждение пробуждением, а движуха движухой. Все идет по плану, как в песне.
***
Старой засвеченной кинопленкой протянулась от развилки дорога к ближайшей церквушке. На фоне призрачно прозрачного неба купол православного храма синеет яркой лазурной глазурью. Огненным мечом полыхает на солнце вонзенный в маковку крест, его золотые искры тотчас уносит ветром. Миновав церковную ограду, я вхожу внутрь в поисках минуты покоя. Сладким сиропом растворена в полумраке благоговейная тишь. Ни прихожан, ни бабулек за церковным прилавком, лишь притаился за аналоем дьяк и что-то невнятно бурчит по золоченому фолианту. Спокойствие и умиротворенность, безмолвие и полутьма, все твердит об одном. Эта минута – последнее отдохновение перед надвигающимися днями скорбей.
Я перехожу от иконы к иконе, приветствуя изображения старых знакомых. Вот сын лучезарного Аполлона, некогда поверженный Зевсом гениальный целитель Асклепий. Он предлагает всем желающим ложку животворной микстуры, сменив имя на святомученика Пантелеймона. Вот и сам златокудрый бог-солнце на груди светлой богини Лето в окружении счастливых эротов. А вот и славная Деметра, бывшая также Церерой и Кибелой, застывшая на небосводе в созвездии Девы и увековеченная отцами церкви на троне Пренепорочной богини-матери. Египетские, римские, греческие божки, боги и полубоги, воплощающие те или иные свойства природного мира, взирают на меня с изображений христианских святых, тихо твердя: мы все те же.
Укоренился подле одной из стен главный сакральный символ нашего мироздания. Верующие разных народов с древнейших времен ассоциировали его с Солнцем. Индуисты и буддисты, славяне и арии вертели его кругами, видя в нем космогонический коловорот. Индейцы мезоамерики почитали его за Древо Жизни, а в нордической мифологии так символически изображался мировой ясень Иггдрасиль. Создатели христианской Системы прибили к нему гвоздями воплощенного Бога-Слово, непрестанно напоминая прихожанам о жертвах, мучениях и страданиях, на кои те обречены от рождения и до смерти. Вознесение Слова в вечную Жизнь скрыто царскими золотыми вратами, чтобы о любви и надежде думать приходилось только по большим праздникам, не отвлекаясь надолго от суровой обязанности жить в мире зла, тупости, жестокости и насилия друг над другом.
Пройдя под купол, я останавливаю течение мыслей, останавливаюсь и сам. Вокруг струит незримая сила. Обволакивает, обтягивает, пронизывает насквозь. Я ощущаю незримое присутствие Духа, которое вовне – и внутри меня самого. Я вопрошаю у Него покой для себя, покой и умиротворение в этой жизни. Хотя заведомо знаю, что требую невозможного.
Православный дзен-буддист. Так я долгие годы отвечал на вопрос о религиозной своей принадлежности. Сам виноват: напросился. Связать несвязуемое, принести несусветное, наклубить тучу Покоя посреди ясных небес Вечной Жизни. Вместо душевного равновесия и возможности колыхаться на тихих волнах бесстрастия я вновь оказался в наэлектризованной борьбой жизни и смерти предгрозовой атмосфере. Я снова вынужден болтаться меж Светом и Тьмой. Только теперь эти силы будут футболить меня резиновым мячиком по всему мирозданию.
Родись я пару сотен лет тому как и не в этой стране, Пробуждением бы все и закончилось. Годы покоя, проведенного в какой-нибудь дзенской обители, в скалистой пещере, на берегу горного водоема или где-то в лесу, я не знаю. Годы умиротворения и бесстрастия, годы внутренней тишины до момента окончательного перехода в Единое. Но вместо того, чтобы вихрь осознания вознес меня над игрой, я оказываюсь в эпицентре, в одном из ее узловых, поворотных моментов, и этого не избежать. Все является частью Замысла: Свет и Тьма, ангельские войска и демонские полчища, люди и нелюди. Замысел заключен не в антагонистической борьбе и единстве принципов Добра и Зла, но в поддержании их равновесия, необходимом и безостановочном поиске вселенской гармонии.