Мы повалились на землю, когда огромная машина с серебряными крыльями с ревом прошла над нами, и снова остановились, когда навстречу нам беззвучно помчался колесный экипаж. Арне поднял свой мегафон и снова опустил, наткнувшись на хмурый взгляд Тани. Расхрабрившийся Космонавт рычал и щетинился, пока машина не встала. Трое мужчин в белом вышли из нее и уставились на пса. Он облаивал незнакомцев, пока один из них не направил на него нечто вроде древнего фонарика. Заскулив, пес повалился. Они подобрали его и отнесли в машину.
— Собаку взяли, — возмутился Арне, — а на нас ноль внимания?
— Собаки вымерли, — ответила Таня.
— Эй! — вскрикнул Пепе. — Мы двигаемся!
Стоявшие на земле самолеты плавно удалялись от нас.
Белая мостовая без ряби, без звука, без видимых признаков механизмов несла нас к зданию терминала. Пепе, наклонившись, ощупал ее пальцами, приложил ухо.
— Тысяча лет прогресса с того сражения с жуками! — выпрямившись, бросил он Тане. — Дефалько был бы доволен.
Множество людей выходили из приземлившегося самолета и вступали на ползущую дорогу. Мужчины в штанах и похожих на килты юбках. Женщины в шортах и длинных платьях. Дети в праздничной одежде всех цветов радуги. Ничего похожего на наши желто-оранжевые костюмы я не видел, но внимания мы не привлекали. Людской поток изливался из терминала. Я заметил, что почти все носили на браслетах или ожерельях серебряные шарики.
— Сэр, — обратился Арне к стоявшему рядом мужчине, — вы не могли бы сказать…
Шикнув на него, мужчина нахмурился и отступил. Все стояли совсем тихо — поодиночке или парами, маленькими семьями — и серьезно смотрели вперед.
Пепе хлопнул меня по плечу, когда, обогнув здание, мы увидели величественный проспект, уходивший к центру города. У меня перехватило дыхание при виде ряда гигантских статуй, расставленных вдоль аллеи.
— Смотрите! — Пепе указал на них рукой. — По-моему, очень похожи на нас.
Женщина в длинном серебристом платье остановила его строгим жестом. Дорога несла нас к высокой игле обелиска, устремлявшегося в небо, в конце проспекта. Узкий серп на его вершине блестел, как яркая молодая луна. Статуи, обелиск, месяц — все было из блестящего серебра. Где-то впереди ударили в колокол, низкий звон походил на отдаленный гром. Ропот голосов затих. Все взгляды обратились к полумесяцу. Я видел, как перекрестился Пепе.
— По-моему, — прошептал он, — они поклоняются Луне.
Я слышал, как он про себя считал удары колокола.
— Двадцать девять. Лунный месяц.
Мостовая бесшумно несла меня вперед, пока он опять не дернул меня за руку, указав на высившуюся впереди фигуру. Гигантская статуя нестерпимо сверкала в косых утренних лучах. Прикрыв глаза ладонью, я моргнул, всмотрелся и снова моргнул.
Это был мой отец. В той же куртке, в галстуке, как на голограмме, обращавшейся ко мне из бака, с той же курительной трубкой, взмахами которой он всегда сопровождал уроки. Трубка, подумалось мне, теперь наверняка осталась просто магическим символом: семян табака Дефалько не сохранил.
Те, кто был у подножия статуи, упали на колени, целуя свои лунные амулеты. Подняв глаза, они тихо молились и встали тогда, когда мы придвинулись к новому монументу, еще выше первого. Это был сам Пепе в пилотской куртке и кепке, какие носил на Луне его клон-отец. Подняв огромную руку, он словно указывал ею на иглу с полумесяцем. Люди старались оказаться поближе к нему, целовали амулеты и молились.
— Он и не мечтал… — Пепе, тоже подняв глаза, благоговейно покачал головой. — Ему и не снилось, что он станет богом.
Следующей была Таня, великолепная в солнечном сиянии лабораторной куртки, поднимавшая перед башней огромную пробирку. За ней Арне с геологическим молотком. И наконец Дайна, самая высокая, с серебряной книгой в руках. Настоящая Дайна рядом со мной ахнула, прочитав вырезанное на металле заглавие: «Стихотворения Эмили Дикинсон».
Мостовая принесла нас на окружавшую обелиск круглую площадь с серебряной колоннадой. Замедляя ход, она наполняла площадь толпой. Еще один громовой удар, и люди замерли, подняв лица к балкону, высящемуся на грани обелиска.
На нем появился казавшийся отсюда крошечным человечек в блестящем серебряном одеянии. Он высоко воздел руки. Снова ударил колокол, отдавшись эхом от колонн. Голос человека перекрыл звон колокола. Молящиеся ответили медленным торжественным пением. Человек заговорил снова, и Пепе вцепился в мой локоть.