Думается, та непоследовательность, которая иногда видится в произведении при решении проблемы, весьма занимавшей умы поздней античности, а именно, можно ли считать человека свободным в его действиях, или же все предопределено, отражала нечто важное в мировосприятии, ориентированном на единосущность человека и действующих на него сил. Эта единосущность сводила в известном смысле на нет противопоставление человека внешним силам, стирала разницу между предопределением и свободой воли, побуждала менять местами причину и следствие (см.: 2.16-19; 26.36-27.3). Она побуждала описывать путь спасения как двуединый - совмещающий помощь свыше и усилия самого человека.
Слова о “тех, кто познал” (27.21-22), снова возвращают нас к теме познания. И в рассматриваемой части поступок неотъемлем от знания: с одной стороны, “заблуждение”, “дела зла”, “забвение”, с другой - “пробуждение от забвения” и “достижение знания”.
Наконец, дважды выделенный в источнике разряд людей - “тех, кто от рода недвижимого” (2.2425; 25, 23; ср. также: “тайна рода недвижимого” - 31.33), прямо касается их отношения к знанию. В первый раз в откровении говорится о передаче знания, полученного Иоанном, его “сотоварищам по духу, тем, кто от рода недвижимого совершенного человека”. Вторично, также в откровении, на вопрос Иоанна о спасении душ следует ответ, начинающийся словами: “Великие вещи поднялись в твоем уме, ибо трудно обнаружить их перед другими, если не перед теми, кто от рода недвижимого” (25.19-23). Здесь отчетливо выражена мысль о единосущности открывающего и получающего знание. Косвенно это подтверждается и следующей несколько ниже репликой: “Воистину ты блажен, ибо ты понял” (27.16-17). Наконец, гимн Пронойи, о котором речь идет дальше, завершают слова: “Я же, я сказала все вещи тебе, чтобы ты записал их и передавал их своим духовным сотоварищам сокрыто. Ибо есть это тайна рода недвижимого” (31.28-32). О “соучениках” Иоанна, который “объявил им то, что спаситель сказал ему”, говорится в самом конце апокрифа (32.4-6).
Эпитет “совершенный”, встречаемый в определении “род непреходящий совершенного человека”, заставляет вспомнить о применении его в выражении “совершенное знание”. Упоминания о “тайне”, “сокрытости”, как и о духовности, также сопровождающие выражение “род непреходящий”, в свою очередь не единичны в нашем памятнике и так или иначе имеют отношение к знанию - самопознанию - самосознанию, пронизывающему высшее единство и противоположному тому незнанию себя и целого, что господствует в низшем мире.
Остается сказать несколько слов о гимне Пронойи, который, видимо, в качестве посвятительного гимна предшествовал по времени произведению. Высказано мнение, что памятник сложился в качестве комментария к этому гимну {21}. Так или иначе, гимн превосходно вписан в его строй. Эффект отражения, занимающий в произведении важное место, возникает еще раз именно с помощью этого гимна. Встреча Иоанна со спасителем, о которой рассказал Иоанн, в гимне описана вновь, но уже не тем, кому было откровение, а тем, кто открывался, то есть Пронойей, “светом, который в свете”, “памятью Плеромы”, “мыслью девственного Духа”, иначе говоря, спасителем. Есть сходство между описанием того, как мучающийся сомнениями Иоанн получает откровение, и картиной пробуждаемого ото сна “того, кто слышит”.
В гимне Пронойи встреча - откровение выглядит в виде переданного Пронойей диалога, вернее, двух партий. Одна из них, более пространная, есть партия Пронойи, начатая в форме “я есмь”, где Пронойа рассказывает о том, что она претерпела, трижды спускаясь в “середину тьмы”, “середину темницы”, в поисках своего “домостроительства”. Другая партия, короткая, “того, что слышит”, того, к кому устремлялась Пронойа. Вопрошающий, он также в какой-то мере представляет себя аудитории: “Тяжелые слезы отер он с себя и сказал: “Кто тот, который называет имя мое, и откуда эта надежда пришла ко мне, когда я в оковах темницы?”” (31.7-10).