- Но это взгляд Ешуа! - Юда поочередно пристально всматривался то в лицо друга, то в изображение на доске.
- Да? Возможно… Глаза я пытался нарисовать похожими на те, которые смотрели на меня с шелкового полотна.
После этих слов старика Ешуа низко поклонился ему:
- Благодарю тебя, раби Ицхак, то, что ты сейчас рассказал и показал, потрясло меня.
Юда решил, что самое время перевести разговор на веселый лад.
- Может, наше потрясение объясняется еще и тем, что сегодня мы впервые за последние несколько месяцев, как следует, набили свои животы.
- Ну, раз так, мой мальчик, то все мы готовы к серьезному разговору. Начни ты, Ешуа. Ещe раз, за каким советом ты пришел ко мне?
Ешуа вернулся за стол, подпер кулаками подбородок и, медленно подбирая слова, заговорил:
- Я хочу знать, раби, не напрасно ли проходит жизнь моя, не впустую ли перемалываю я воздух языком? Подле меня есть несколько верных учеников и есть друг у меня, Юда, но неведомо мне, что думает обо мне народ, верят ли мне люди, принимают ли они веру в добро и прощение?
- Тогда ответь мне сначала, чего ты добиваешься - всеобщей веры в тебя, как в Бога, или… - старик хотел продолжать, но Ешуа нервно перебил его:
- Или, раби Ицхак, или! Я не желаю тешить свое самолюбие невиданным святотатством и на каждом шагу кричу, что слух о моей божественности есть глупость и суеверие! И хочу я вовсе не нарушить закон Моисеев, но исполнить его! И племянник твой, Юда, потому и согласился идти со мной, дабы донести до людей веру к которой пришли твои же друзья ессеи, укрывшиеся в Кумране и ждущие, когда люди сами придут за добром. А сами они не придут! - ведь проще отдать левитам для жертвы целое стадо коров, нежели не грешить и соблюдать заповеди хоть один день!
Юда согласно покачал головой:
- Это правда, дядя Ицхак, ведь люди стремятся к суеверию, а мы с Ешуа хотим вернуть их к вере. Ведь ты же тоже, рави, согласен с ессеями в том, что истинный храм не там, на Сионской горе, а внутри человека, в душе его.
- О, боже мой! Какие глупцы эти люди! - схватившись за голову обеими руками, раби Ицхак раскачивался над столом.
- Что с тобой, раби? - не на шутку взволновался Юда. - Ты болен или смеешься над нами?
- Я смеюсь? Что вы, дети мои, я хотел бы хохотать во все горло, но слезы душат меня. Люди и вправду глупцы, ибо многие из них, я знаю, воистину уверовали в божественное происхождение нового пророка. - Он ткнул перстом в сторону Ешуа. - Но почему тогда, скажите мне на милость, Господь вложил в эту рыжую голову не свой божественный разум, а ум малого дитяти, не отлученного еще от материнских сосцов? И сей младенец делится своими мыслями с такими же сосунками, именуемыми апостолами, да и со всем миром, да.
- Извини, раби Ицхак, но я не понимаю тебя! - в голосе Ешуа послышалась обида.
- Не понимаешь? Да что же тут непонятного, Ешуа? Неужели ты думаешь, что все пророки до тебя были безумцами или, по меньшей мере, глупцами? Нет, Ешуа! И Моше рабейну, и другие были вовсе не глупы и не меньше твоего думали о добре для людей, да. Они пытались объяснить этот мир, пытались заронить в души людей частицы добра и разума! Но они не могли ничего, слышите, дети мои, ничего! - при этих словах старика в комнату тихонько вошла служанка. Боясь помешать беседе, она замерла у двери.
- Никто и нигде не стал добрее, честнее, умнее за ту историю человечества, которую мы сейчас в силах охватить разумом! - продолжал раби Ицхак. - И нет ни единого рецепта, как нашему маленькому избранному Господом народу выжить в море дикарей, не набравшись языческой заразы и сохранив частицы высшего добра, справедливости и божественного разума, данные Моше-рабейну. Одно дело пророчество, другое - попустительство и участие в создании нового языческого культа, причем для народа Израилева!
- Но ты несправедлив, дорогой мой раби! Ведь ты же сам не можешь не признать, что если многие верят в особую миссию Ешуа, то такая вера - это непременно вера в добро и разум. Ешуа не даст мне солгать - я всегда был очень скептически настроен к нашему предприятию, но не признать, что смелость действий Ешуа во многом оправдывает себя, невозможно! - произнося все это, Юда механически отколупывал от хлебной лепeшки маленькие кусочки мякиша и выкладывал их в кружок на столе.
- В чeм же, интересно, оправдывает? Не в том ли, что толпы, которые раньше фанатично верили в необходимость очистительной жертвы, теперь не менее фанатично уверуют в высшее происхождение Ешуа! Они по-прежнему останутся безразличными к нравственным корням истинной веры, к божественному требованию добра и справедливости!
- Но, раби, я как раз и призываю только к добру, я отрицаю божественную суть обрядов: и настоящих и будущих. Не должно быть религиозных обрядов, несоблюдение которых признавалось бы преступлением и подлежало бы наказанию. И вообще, мы отрицаем право людей наказывать друг друга, - в интонации, с которой Ешуа произнес последнюю фразу, звучала нескрываемая гордость.
Старик саркастически рассмеялся.
- А как тогда понять то судилище, которое едва не случилось вчера на площади малого базара, ведь в нем, по-моему, намеревались принять участие двое твоих учеников-апостолов, Ешуа?!
- Ты воистину всеведущ, мой раби Ицхак! - вскричал Юда.
Ешуа возразил с силой:
- Но это была ошибка, недоразумение! Вчера я запретил во веки веков совершать подобное. Поверь, раби Ицхак, такое не повторится.
Старик покачал головой.
- Вот я и говорю, что вы дети неразумные. У тебя есть гарантии, что это не повторится? Есть или нет, Ешуа? А? Так-то! А у меня есть, есть пусть не гарантия, но твердая уверенность в том, что такое будет повторяться еще много, много раз, и свершаться эти чудовищные вещи будут во имя тебя, Ешуа, да, во имя тебя и именем твоим, да. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы не понимать этого. И неважно, что лишь к добру призываешь ты людей, Ешуа, совсем неважно. Один великий грек, мудрейший из философов, заметил, что великое коварство содержится в каждом записанном на бумаге слове. Он был стар и мудр, он видел, что люди способны поменять смысл каждого слова на обратный. Поймите же, дети мои, превратить “добро” во “зло” - детская забава для опытного толмача!
Ешуа не сдавался:
- Но ведь я не записываю своих слов, раби Ицхак, а большинство моих учеников
вообще не умеют писать. Я хочу только, чтобы те люди, которые сами встретились
на своем пути со мной и моими учениками, попытались строить свою жизнь на
добре, а их соседи, их дети и внуки уже затем сами…
Раби Ицхак замахал руками, показывая, что больше не в силах слушать.
- Опять младенческий лепет! Кого ты одарил своим словом? Тех пустынников, что невольно ищут сейчас свою погибель, возбуждая толпу “нерукотворным” ликом, - они, что ли, в земном раю? Да они стали изгоями среди своих собратьев. Может, чья-то жизнь после встречи с тобой стала блаженством? А? Но вы не знаете главного, о чем я хочу вам сказать. Беда в другом. Как это ни странно, ни невероятно, но ваши деяния, Ешуа и Юда, получат поддержку тех, кому выгодно использовать вас, да. И я боюсь, что совсем новая религия, а вовсе не ессейский иудаизм Ешуа, захлестнет огромные пространства Римской империи, а может, и всего мира!
Ешуа уже смотрел на старика, как на безумного.
- Ты совсем сбил меня с толку, раби Ицхак; прости, но не издеваешься ли ты надо мной? То ты повергаешь нас в сознание ничтожества наших деяний, то намекаешь на какие-то силы, готовые поддержать нас, в то же время, неким чудовищным образом исказив наши помыслы. Я вообще не понимаю, как может быть распространено наше, по сути, ессейское учение среди язычников? Это же немыслимо! Скажи лучше нам, дают ли всходы посеянные нами зерна, и тогда мы продолжим наш путь; или, быть может, они падают в мертвую землю, и нам лучше отправиться пасти коз и овец?
Раби молчал, тяжелым взглядом уставясь на своих гостей.
- Так что же ты скажешь нам, раби? - еще раз спросил Ешуа.