Тем не менее Аполлоний возродил культ Ахилесса и воздвиг часовню, в которой он установил некогда потерянную статую Паламида[103]. Согласно учению о невидимом мире, в которое был посвящен Аполлоний, герои троянского периода все еще имели связь с Грецией. И если скептик-протестант пропустит это мимо ушей, то читатель-католик сможет разделить это мнение, если заменит слово «герой» на «святой». Быть может, внимание, которое
Аполлоний уделял могилам и монументам греческих героев, было обусловлено теми же идеями, которые привели верующих к строительству бесчисленных дагоб и ступ в буддийских странах — сначала над останками Будды, а потом и для сохранения останков архатов и великих учителей.''
На Лесбосе Аполлоний посетил древний храм орфических мистерии, который в свое время был знаменитым центром пророчеств и предсказаний. В храме ему было позволено вступить во внутреннее святилище, или святая святых (IV, 14).
В Афины Аполлоний прибыл во время проведения Элевсинских мистерий, и, несмотря на празднество и ритуалы, не только народ, но и посвящаемые сбегались ему навстречу, позабыв о своем религиозном долге. Аполлоний сделал им наставления по этому поводу и сам принял участие в необходимых подготовительных ритуалах и в посвящении.
Читатель, возможно, удивится тому, что Аполлоний, посвященный в мистерии, которые выше, нежели Элевсинии, участвовал в обряде посвящения. Но причину найти нетрудно: Элевсинские мистерии представляли собой посредника между народными культами и сокровенным знанием. В них сохранялись многие древние традиции, хотя служители мистерий, разумеется, не могли помнить все известное их предшественникам. Чтобы вернуть таким древним обрядам чистоту (или первоначальный смысл), следовало войти в организацию — человек со стороны не был бы услышан. Аполлоний захотел поддержать древний элевсинский институт, продемонстрировав желание посвящения, — личной цели он не преследовал.
Но, по всей видимости, тогдашний иерофант был слишком невежественным, или откровенно завидовал огромному авторитету Аполлония, — он отказал философу на том основании, что признает в нем колдуна (γόης), а, значит, не может дать посвящение тому, кто спутался с силами зла 
На такое обвинение Аполлоний ответил со скрытой иронией: «Вы упустили самое серьезное обвинение против меня: я знаю об этом культе гораздо больше, чем его иерофант, но притворяюсь, потому что жажду посвящения от людей, знающих больше меня». Это обвинение могло бы быть правдивым, — Аполлоний действительно притворялся. Иерофант испугался высказывания и возмущения людей из-за нанесенного их почтенному гостю оскорбления. Испытывая благоговейный страх перед знанием, отрицать которое было больше невозможно, он позволил философу принять посвящение. Но Аполлоний отказался, ответив: «Меня посвятят позже, — он посвятит меня». Вероятно, это было сказано о следующем иерофанте, который вступил во власть четыре года спустя, когда Аполлоний принял посвящение (IV, 18; v. 19).
В Афинах Аполлоний резко выступал против порочных изысков вакханалий и жестокости гладиаторских боев (IV, 21, 22).
Все упомянутые Филостратом храмы, которые Аполлоний посетил в Греции, отличались тем, что были очень древними, например, Додона, Дельфы, древний храм
Аполлона в Эбее, «пещеры» Амфиария[104] и Трофония, храм Муз на Геликоне.
Когда Аполлоний вступал в святая святых этих храмов с целью «восстановления» обрядов, его сопровождали лишь жрецы и некоторые из ближайших учеников (γνώριμοι). Этот факт придает дополнительное значение слову «восстановление», или «реформирование». Он освящал множество мест, при мысли об этом нам остается лишь думать, что частью его деятельности было повторное освящение и, следовательно, нравственное возрождение людей возле этих древних святынь. Наставления же были главной видимои частью его работы. Филострат по этому говорит следующую фразу: «Чаши его слов были расставлены повсюду для тех, кто хотел из них отпить» (IV, 24).
Аполлоний не только восстанавливал древние религиозные обряды, но и уделял большое внимание древним политическим институтам. Например, он успешно заставляет спартанцев вернуться к их дорическим традициям с атлетическими упражнениями, с умеренностью и дисциплиной (IV, 27, 31-34); кроме того, он особо ценил институт олимпийских игр, которые в те времена еще поддерживали свой высокий статус (IV, 29). Философ призывал древний Амфиктионский совет вернуться к своим обязанностям (IV, 23) и исправлял нарушения в работе Панионийского собрания (IV, 5).