Идеализация формы была способом, подобающим изображению богов; но, говорил Аполлоний, если вы устанавливаете в храмах ястреба, сову или собаку как символы Гермеса, Афины или Аполлона, то тем самым, облагораживая животных, вы лишаете богов достоинства.
На это Теспесион отвечал, что египтяне не осмеливаются придавать изображениям богов какую-нибудь определенную форму, — они используют лишь символы, имеющие оккультное значение.
Да, продолжал Аполлоний, но опасность состоит в том, что простые люди поклоняются этим символам и получают неверные представления о богах. Лучше всего было бы вообще никак их не изображать. Ибо сознание молящегося может создать для него самого образ поклонения гораздо лучше, чем любое искусство.
Конечно, это так, согласился Теспесион, а затем лукаво добавил: жил как-то один старый афинянин, в общем-то, не глупый, по имени Сократ — он клялся собакой и гусем, словно они были богами.
Конечно, ответил Аполлоний, он был не глупый. Он клялся собакой и гусем не как богами, но для того, чтобы не клясться ими (IV, 19).
Этот «поединок» египтян с греками — превосходный образец остроумия. Но, вероятно, подобные заранее подготовленные аргументы являются риторическими упражнениями Филострата, а не словами Аполлония, который учил людей как «имеющий авторитет», словно «из треножника». Аполлоний, жрец универсальной религии, мог отмечать как хорошие, так и спорные стороны греческого и египетского искусства воплощения богов. Что же касается самой религии, то, без сомнения, он учил высшему способу поклонения — без всяких символов, — но философ никогда бы не стал противопоставлять один народный культ другому. В приведенной выше речи откровенно звучит предубеждение против Египта и восхваление Греции. Такую ярко выраженную позицию мы находим и в других речах. Да, Филострат защищал Грецию от всего чуждого, но Аполлоний, мы уверены, был мудрее своего биографа.
Несмотря на искусственный литературный покров, окутывающий многие высказывания Аполлония, в них содержится много благородных мыслей. Следующий фрагмент — отрывок из беседы философа с его другом Деметрием, который пытался отговорить Аполлония от прямого столкновения с Домицианом в Риме.
Аполлоний говорил, что закон обязывает нас умирать за свободу, а природа обязывает нас умирать за наших родителей, друзей и детей. Все люди связаны этими обязанностями. Но на мудреца возложена более высокая миссия — он должен умереть за своих учеников, за истину, которой дорожит больше жизни. Его заставляют это делать не закон и не природа, а сила и достоинство его собственной души. Пусть ему угрожают огнем или мечом, это не победит его решимости и не толкнет его даже на малейшую фальшь. Он будет хранить тайны жизней других людей, а также тайны религиозного посвящения, доверенные его чести. «Да, я знаю больше других людей; ибо знаю, что из моего знания что-то служит добру, что-то — мудрости, что-то мне самому, что-то — богам и ничего — тиранам. Опять-таки, я думаю, что мудрый человек ничего не делает в одиночку; у него нет ни одной тайной мысли, ибо он сам является ее свидетелем. И пусть знаменитое высказывание «познай себя» принадлежит Аполлону или другому мудрецу, научившемуся узнавать себя, я считаю, что мудрый человек, знающий себя и всегда находящийся в ладах со своим духом, своим главным помощников в битвах, никогда не проявит раболепного страха и не осмелится на то, что большинство людей делает без малейшего стыда» (VII, 15).
В приведенном выше отрывке мы видим философское презрение к смерти, а также спокойную уверенность посвященного, утешителя и советчика, которому доверены тайны жизни других людей и которого никакие муки не заставят разомкнуть уста.
• Часть XVI •
ИЗ ЕГО ПИСЕМ
Аполлоний написал много писем императорам, царям, философам, в различные общины и государственные структуры, но это ни в коем случае не была «обширная переписка»: стиль его коротких записок чрезвычайно сжат, и составлены они были, как говорит Филострат, «по образцу лакедемонийского скитала»[117] (IV, 27; VII, 35).
Очевидно, что Филострат имел доступ к письмам, приписываемым Аполлонию, так как цитирует целый ряд иx[118], и у нас нет никаких причин сомневаться в их подлинности. Откуда он взял эти письма, Филострат нам не сообщает,— скорее всего они были из коллекции Гадриана в Антиуме (VIII, 28).
117
Скитал — палка, или жезл, использовавшаяся как шифр для написания депеш. «Вокруг нее наискось наматывалась полоска кожи с написанными в длину депешами — так, чтобы в неразвернутом виде они были непонятны. Военачальники повсюду имели жезлы сходной толщины, наматывая на которые свои бумаги, они могли прочесть сообщения» («Лексикон» Лидделла и Скотта). Здесь под «скиталом» имеется в виду спартанская депеша, которая отличалась своей лаконичностью и краткостью.
118
См. I, 7, 15, 24, 32; III, 51; IV, 5, 22, 26, 27, 46; V, 2, 10, 39, 40, 41; VI, 18, 27, 29, 31, 33; VIII, 7, 20, 27, 28.