Чтобы читатель мог оценить стиль Аполлония, мы приводим несколько образцов писем или, скорее, заметок, ибо они слишком коротки, чтобы получить звание «послания». Вот письмо членам городского правления Спарты:
«Аполлоний — эфорам, приветствую! Люди могут не совершать ошибок, но благородные люди должны уметь признавать, что они их совершили».
Во всех своих письмах Аполлоний использует в два раза меньше слов, чем обычный грек. А вот — обмен записками между двумя величайшими философами того времени, которые оба были брошены в тюрьму и находились перед угрозой смерти.
«Аполлоний — философу
Музонию, приветствую!
Я хочу приехать к тебе, делить с тобой беседу и кров, быть тебе полезным. Если ты все еще веришь, что Геркулес когда-то спас Тесея из Аида, то напиши, чего бы тебе хотелось. Прощай!»
«Музоний — философу
Аполлонию, приветствую!
За добрые мысли тебя ждут добрые заслуги. А у меня в запасе — человек, ожидающий суда и доказывающий свою невиновность. Прощай».
«Аполлоний —
Музонию, приветствую!
Сократ отказался выйти из тюрьмы с помощью своих друзей и предстал перед судьями. Он был осужден на смерть. Прощай».
«Музоний — философу
Аполлонию, приветствую!
Сократ был приговорен к смерти, потому что не подготовился к своей защите. А я это сделаю. Прощай!»
Стоик Музоний был послан Нероном на каторжные работы.
А вот послание кинику Деметрию, еще одному из наиболее преданных друзей нашего философа.
«Философ Аполлоний собаке[119] Деметрию, приветствую!
Я поручаю тебе обучать императора Тита искусству правления, а ты, в свою очередь, позволь мне говорить ему правду; и вызывай в нем все, что угодно, кроме гнева. Прощай!»
Кроме записок, цитируемых в тексте Филострата, существует и собрание из девяноста пяти писем, в основном коротких записок, тексты которых приводятся во многих изданиях[120]. Почти все критики считают, что они не подлинные, однако Джоуэтт[121] и другие полагают, что некоторые из писем вполне могут быть подлинными.
Вот пара примеров таких писем. Аполлоний пишет Эвфрату, своему злейшему врагу, который противопоставлял чисто рационалистическую этику науке о священном:
17. «Персы называют тех, кто обладает божественным даром (или подобен богам) магами. Следовательно, маг — это служитель богов, наделенный от рождения божественными способностями. Ты же — не маг, но отрицаешь богов (т.е. являешься атеистом)».
А в письме, адресованном Критону, мы читаем:
23. «Пифагор говорил, что самое божественное из искусств — это лечение. А если искусство врачевания самое божественное, то оно должно заниматься как телом, так и душой; ибо ни одно существо не может быть здоровым, пока больна его высшая часть».
Выступая в письме к дельфийским жрецам против практики кровавых жертвоприношений, он говорит:
«Гераклит был мудрецом, но даже он[122] никогда не советовал народу Эфеса смывать грязь грязью[123]».
Тем же, кто провозглашал себя его учениками и «считал себя мудрецами», он пишет в порицание:
43. «Если кто-то говорит, что он мой ученик, то пусть он добавит, что воздерживается от посещения бань, не убивает живых существ, не ест мяса, свободен от зависти, злобы, клеветы и враждебных чувств, а его имя вписано среди тех, кто завоевал свою свободу».
Среди этих писем есть одно довольно длинное, адресованное Валерию, вероятно, Валерию Азиатскому, бывшему консулом в 70 г. В этом мудром письме содержится философское утешение, которое должно было помочь Валерию вынести тяжесть утраты сына[124]:
«Смерти нет — только ее видимость, и нет даже рождения, кроме кажущегося. Переход из бытия к становлению кажется рождением, а переход из становления к бытию кажется смертью, но на самом деле никто никогда не рождается и никто никогда не умирает. Это просто переход из видимого бытия в невидимое. Первое происходит благодаря плотности материи, а второе — из-за тонкости бытия — бытия, которое всегда то же самое, а единственная случающаяся с ним перемена — это движение и покой. Ибо бытие имеет такую непременную особенность, что его изменения не могут вызываться никакими внешними причинами, но целое становится частями, а части — целым во всеобщем единении. А если спросят: что это такое, что порою видимо, а порою — невидимо, что сейчас — одно, а потом — другое? — то на это можно ответить: таким образом — все здесь, в земном мире, когда наполнено материей, видимо благодаря сопротивлению ее плотности и невидимо, когда лишено материи благодаря ее тонкости. Хотя материя по-прежнему все окружает и протекает через все в той безмерности пространства, которое находится вокруг нас, но не знает ни рождения, ни смерти.
124
А.Э.Шенье в своем сочинении «Пифагор и пифагорейская философия» (Париж, 1873; 2-е изд. 1874) приводит его как настоящий пример философии Аполлония.