8 янв. 92
III
Ночь на черном огне накаляет луну.Ты понятлив, друг. Не ее одну.
На костях «котлов» 9 и 3.До зари горит фонарей артрит.
Место такое. Все — гроши.В косяках по кайфу толкует гашиш.
Если б раньше, хоть на единый денекя попал бы в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк,только б тут меня и видали…
Время капает с каменного колеса,уроды-улицы стоят в глазах —сами себя намечтали.
Темень хавает пар из дыр мостовой,ад здесь ближе чем где-то, всегда с тобой —
в полуметре — вниз, в полквартале — вбок,и глубок же он, мой голубок.Нехороший голос шепчет мне:«Погоди-ка тлеть на черном огне,
оглянись, родной, я в коленках гнусь,да рули ко мне… уж я с тобой подружусь…»
18 сент. 94
V
Стучит по небу вертолет,руками согнутыми водит,качается его животсовсем один в пустой природе,
и капает прозрачный снег,и на вспотевших крышах бакиурчат, как толстые собаки,но знают — выше человек
обломанным штурвалом крутит,и греет мех его бока,а острова лежат, как люди,взлетающие в облака.
Свобода свой огонь возносит —она в веночке из гвоздей,стеклянный машет долгоносикантенной тоненькою ей,
а сам поет свою молитвукрасоткам уличных реклам,пока, жужжа электробритвой,Нью-Йорк глядится в океан.
март 94
* ЧЕШУЯ ДРАКОНА *
Чешуя дракона
I
Ночные посетители подъездов,зажимающие рты кошекруками в непрокусываемых перчатках.Фонари, расставленные в убегающей перспективе,озаряют нищие городаинфернально-желтеющим мраком.Если б я оказался на юродивой улице,вымаливающей отпущение грехову безмерно палаческой площади,подсовывающей мусоров, проституток и гастролирующее жульебесчисленным солдатским затылкам брусчатки,вкопанной стоймя, стеречь мавзолейное оцепенениекрепостной архитектуры,я ощутил бы себя в утробном уюте мезозойской зоны —нары крыш заполонили бы горизонти косматая животнотеплая родина,с отмороженной ледниками головой,крошечными глазками просыпающегося мамонта,бесполым косматым пахом,скрипящим песками пустынь,наполнила бы меня своей длящейся бесконечность смертьюи шорохом смыкающихся папоротников.
II
Головорез стоял на мавзолеев трескучий мороз в небольшой толпе упырей.Слева и справа надежные вурдалакисмыкали лапы в косматых аплодисментах.Тепло перекатывалось по сапогам и обнимало дряблые ляжки.Зоркий труп, пронизывая взором гранитные ярусы и панели из лабрадора,видел упыриные мошонки, как видит фруктовый садотравленный суслик.
III
Улица впадала в улицу.Я оглянулся и увидел их в пирамидках слабого света.Они растворялись, как горстка желтого сахарав стакане несладкого чая.
IV
Прошлое казалось некой картиной,на которой шевелились женские телалепеча, вздыхая, вздрагивая,исходя бисерным смехом,разворачивающимся как небосвод объятием.Мрак забирал женщин квадратомто загустевшей, то зализанной крови,просвечивающей сквозь стекловидный лак.
V
Пыльная улица, на которой все больше мертвых.Закат обожает пылинки — плавает на невесомых лодочках,ходит на ресничных ходулях.Ока течет лимфатической водойи трупным мазутом барж.Запах табаков трубит в белорозовые дудочки,и цепи ржавеют и пантоны качаются.Отец прыгает коньком по квадратикам.Я смотрю в его газету из нарисованных слов.Он-то разбирается в этих муравьях, в чешуе дракона.
VI
Странно, но жизнь как-то не запомнилась,как зрители в маленькой киношке «Прогресс»на Советской улице,когда приходишь в заполненный зал —видишь лица, встречавшиеся в переулках, трамваях;тушат свет и еще пустой экранждет мешанины зрелища,а эти мерцающие овалы, обращенные к нему,скопом стоят в твоих глазах подсолнухами Ван-Гога,но ты не помнишь ни одного.
янв. 91
x x x
Мир на оси повернулсягрозные лопнули царствакровь наполняет пределы земельи ей некуда вытечьтонкими стали границылюди свободы хотяти свободу беруткак потом страшно им жить на свободе —воздух другой и земля их иная