IV
Меж мной и дивной этой панорамой,чуть воду выгнув тянется Ока,не проливаясь из песчаной рамы,а Волга, что сутулится слегка,исходит справа — под мостом пролазит,и кротко отражает облака,стремясь к слиянью — поясняю: к счастью.В тени моста, лиловая слегка,она похожа на провал опасныйи странно от небес отрешена,она уводит вглубь воды неясной,и, кажется, сама отраженатаящейся в ней непроглядной мутью,в которой булькнув, стенькина княжнапрохладных рыб кормила белой грудьюи ракам верная была жена,в то время как Степан своей дружинекакой он друг-товарищ доказал,по каковой возвышенной причинеего народ любил и воспевалкак молодца, но всё же и кручинепоказывает в песне путь слезапо шемаханской пленнице-дивчине.
V
Как Гамлет говорил: «Слова… слова…»,а здесь вода, что выбирает нижестрокою место, чтобы мирно течь,субстанция подвижная как речь,текучая, способная как лыжискользить,как атаман касаться плечкняжны перед картинным душегубством:её пластичность, глубина искусствамсродни, и плюс — возможность отразитьволненья наши или самый повод,красой былины сердце поразить,прикинуться иной чем прежде, новой,певца зовущая попеть ли, погрустить,что впрочем близко…Сбоку от меня —высокие холмы правобережья,впитавшие в преображенье днявсю летнюю безадресную нежность.Их холод тайный ручейки хранят,своим журчаньем подзывает вечностьстудёная.Я шёл по полотнубездействующей много лет дорогив посёлок Слуда, две больших сорокивели позиционную войнуна шпалах…Я упомянулручьи и родники,я пил оттуда……бывало я чуть пальцами коснусьводы стоящей в тёсаных колодах,как грудь мне прожигала насквозь грустьбезмерная, таящаяся в водах.И шевелили травами холмы…Не удивился б, босховых уродовувидев в глубине их тьмы,когда б они внезапно распахнулись.Какой-то холод адский их питали воду пропускал в замшелый улей,к которому я губы преклоняли отражался.Ясные ключислужили звёздам вехами в ночи.
VI
Стояла там вода сторожеваяи службу неподвижную несла,изменчивое небо отражая.Не знавшая ни рыбы, ни весла,но помнившая лица без числа,но жизни лиц и шей с собой сливая,она ночами к Господу росла,их образ бережно передаваяЕму из этого земли угла,всех по губам, по лбам припоминая,кто пил её, она назад ждала,и так жила, иных из них встречаякакое-то количество времён,и день за днём по капле забываяпокинувших её.Не трогал сонеё чела студёного без складок,при свете дня зеркально гладокбыл вид метафизический её.Она облюбовав себе жильё,Бог знает сколько лет не покидаласих мест, но знала, что цветёт быльё,поскольку рядом рассыхались шпалы,и вздохи паровоза не тряслиеё незамерзавшего жилища,а рядом одуванчики росли,повсюду пух раскидывая птичий,ей тоже свои семечки неслина всякий случай, или — из приличья.
VII
Я помнил её чёрное лицо,увиденное мной однажды ночью.Я, подарил бы ей тогда кольцо,когда б был окольцован. Впрочем,на что ей эти знаки несвобод,когда в неё годами небосводсветящиеся сбрасывает кольца?
Я помню к ней тянулись богомольцы,стояли на коленях у колоди что-нибудь, наверное, давализа то, что уносили по домам.Старушки бедные в платках. Едва ли,что ценное имелось тамдля справедливого у них обменана чудо исцеленья; где безменана этот счёт отмерена черта?
По праздникам церковным чередастарушек с женщинами помоложек ней подходила и молила: «Боже,спаси-помилуй-пощади рабуТвоя…» и прочее, не помню дальше,но вижу эту кроткую гурьбувокруг неё, и лица даже,давно уже сокрытые в гробу.
VIII
Когда я руку в воду опускал,зеркальную на миг сломав поверхность,через своё лицо я попадал(вообще она ему хранила верность,как матушка всех мыслимых зеркал)в такое место, где иной средывступали в силу странные законы.Я не о преломленьи — о водыуступчивости. О границе зоныпринадлежавшей мне и облакам,разбуженным и всплывшим пузырькам,о зрении её бессоном,о наблюденьи света и вещей,о дверцах наших собственных тенейо входах в мир сокрытый и бездонный.
Я помню, как смотрел в лицо воды,как будто зазывающей: «Сюды…сюды поди, соколик мой бедовый…»Ей было холодно, и сломанной рукойя ощущал немыслимый покойеё буддийской, медленной основы.