Ты листаешь ее на исходе дня,пропуская по сто страниц, —только помни меня,только помни меня,только снись.
VII
Фитилек свечи догорит,посвети рукой до зари,
а померкнет твоя рука —уплывут в окно облака,
и останутся на землевоск на блюдце, роза в стекле.
апр. 76
МАРТ
Это просто Март,Маргарита,это капель сад —маргариток.
С желобов морялегких жалоб —далеко ль земляубежала.
Островок несетнас качая,может быть, мы сончаек,
может быть мы твердькрасных лапок,и всего-то смерть —сладкий запах,
и всего судьба —сна снимок,ворожбаневидимок.
2 марта 76
ДОЖДЬ
Там где стеклянная лопнула ночь,в черепе темном востока,светится бледною лампой дождь —прозрачный мозг водостоков.
Улиц пастух, точно серых овецс блеяньем прущих к вокзалам,сын-отщепенец, бездомный птенец,выпал как сердце упало.
Холодные мысли и плач в три ручья —твой крик водяной и воздушный,прими мою душу в ладони твоя,вселенской печали сырое удушье.
Ты девой, изваянной из ребратоскующего океана,ожив, не желаешь бесплатно добраи гибель свою глотками с утрапьешь из матового стакана.
И когда с мутной стенки егодосасываешь последние капли,кто запускает над твоей головойбелые и розовые дирижабли?
9 ноября 76
ЦЕНТР
В этой ночи, цвета засохшей зеленки,сатанеют в Москве фонари,и гуляют девушки, как разряженные обезьянки,и блестят розовеющими губами,и видят сны наяву,вдыхая карамельный воздух,из склянок площадей — местный эфир,и сами пахнут эфиром —выдыхаются…
Скучно Пушкину разглядывать аптеку,и он смотрит на свой ботинок,с укоризной: — Сто лет не чищен.Что, ныне дикий, тунгус —ский метеорит?Не махнуть ли в аглицкий клоб?
А Гоголь носатой старушенкойсогнулся между желтыми домиками,как заключенный, которого вывели погулять.Он зябко поводит плечами,вспоминая второй том:— Прочичиковался!
Между ними — Великий Инквизитор,питомец иной эпохи —«Рыдай, природа»,окруженный орудиями пыток,смотрит на желтое яблоко Никитских Ворот,которое можно грызть всю жизнь.Он и не подозревает,что сам стал прямою ножкой этого яблока,но и его коснулось скорбное озарение,и он — изваяние собственной печалии потуга к ее преодолению.
О, роковая игра судеб!Тройка, семерка, тузиз бронзовой колоды Моссовета.
Ночь кристаллизуется в крупицы йода,жжет глаза и губы и трещит на моих пальцах,оставляя желтое пятно — смачный поцелуй сигареты.В воздухе вымирают стайки микробов.Он черен, чист, пахнет скипидарным мылом и щелоком.Москва вдыхает его траурным лицом,похожим на противогаз циклопа.
Над Манежем летает дура-ворона,бой курантов слизывает ее, как соринку,с воспаленного глаза неба над площадью.В него лупят прожекторы,как настольные лампы на конвеерном допросе.Допрашиваемый упорствует,но его, конечно, расколят.Идут заводные люди сменить заводных людей,и они-то идеальные арийцы,их наконец-то вывели в Кремле.
Но не лучше ли купить маленький арбузс сахарными пузырьками внутри —миллиард воздушных шариков,и за спиной Долгорукого у фонтанаи феодальным крупом его лошади —нарезать половины красных лун,отправиться в воздушное путешествие,засевая косточки вольным движением «за-пле-чо!»как гомеровы кораблики в зеленеющий эпос травы.Там же обычно пьют вино и прижимаются к девушке,в виду шестиглазого плаката,с монголеющими год от года теоретиками,оставив слева три площади,и все они — двухтумбовые.За ними восседает Дежурный Теоретик,перелистывая перекидной календарь черных будени малиновых праздников.Кое-где на столах,над зернистым коленкором асфальта,припахивающего падалью,высятся бюстики.Ими можно колоть сладенькие грецкие орешки —хрупкие черепа людей.
Я свидетельствую:мое дело — созерцание и скоропись,пока есть времяи длится ночь семьдесят слепого года.
13 янв.77
x x x
В узкие стекла трамвайных дверейсмотрит на улицы старый еврей.В выцветших пейсах, с нищею спесью,смотрит старик в глаза фонарей.
В белом снегу — в бороде патриарха —мягкие губы — розовый бархат.Вот она — Пасха! — встает из грязцы.Смотрит старик — все дома из мацы!