На это можно возразить, что не были ли все конституционные понятия, которые выражают совершенные порядки и их извращенные формы, всегда "фронтовыми понятиями", и не содержали ли они всегда ценностный смысл? Обязательно ли теории, включающие такие понятия, должны быть менее реалистичными и информативными? Разве генерал, который хочет выявить боевую способность противника, не более заинтересован в объективной информации, чем те, которые надеются договориться с другой стороной? Было бы очень интересно проанализировать историю западных исследований коммунизма за период после Второй мировой войны под углом зрения того, действительно ли сочинения, написанные в период разрядки и в духе взаимопонимания, приходят к более реалистическим результатам, чем, например, изданный в свое время И. М. Бохенским и Г. Нимейером "Справочник мирового коммунизма" (1958). И само удивление, вызванное 1989 годом, не было ли связано как раз с уже привычной ориентацией на "имманентную" интерпретацию? Во всяком случае в разговорах с гражданами бывшей ГДР после 1989 года я постоянно слышал такой мотив: в течение многих лет единственными, кто верил коммунистическим руководителям, были не собственные граждане, а западные руководители и их советники.
5.2. При сравнении национал-социализма и большевизма теория тоталитаризма якобы не проводит различия между отчасти одинаковыми средствами и совершенно разными целями.
Возражение: различие все-таки проводится[11]. Однако при анализе реального способа функционирования обеих систем господства оно имеет подчиненное значение. Кроме того, было бы совершенно ложным видеть в политике только средство по отношению к находящимся за ее пределами утопическим целям[12].
5.3. Теория тоталитаризма будто бы не способна объяснить развитие систем реального социализма после Сталина, в особенности их набирающие силу либеральные тенденции.
В порядке возражения можно сказать: понятие "тоталитарной диктатуры" является идеально типическим и соответствует реальным системам с разной степенью приближения. Если в качестве конкретного изображения этого образца взять "1984" Оруэлла, то даже сталинский репрессивный режим является не до конца тоталитарным, не говоря уже о Советском Союзе при Брежневе. То обстоятельство, что властители время от времени, по собственной воле или под давлением обстоятельств, гарантируют определенные свободы, не может служить аргументом против теории тоталитаризма. Вопрос состоит в том, затрагивается ли основной принцип или нет. Пока партийное и государственное руководство выступает как во всех смыслах высшая инстанция и право граждан на свободу является дарованным, система в принципиальном смысле остается тоталитарной. Пока в государстве нет независимого правосудия и легальной оппозиции и тем самым не гарантированы основные права, нельзя говорить о "либерализации"[13].
5.4. Утверждается еще, что теория тоталитаризма не способна объяснить, почему все индустриальные общества, независимо от того, организованы ли они на капиталистический или социалистический лад, имеют между собой много общего. Социалистические страны, чтобы модернизировать себя, также вынуждены отказываться от идеологии, поворачиваться к профессионализму и демократии. Перестройка, собственно, и есть не что иное, как попытка ускорения модернизации социалистических систем[14].
Но не верней ли было бы, напротив, поставить вопрос, можно ли и в каком смысле считать индустриальными обществами страны бывшего реального социализма? Многое говорит о том, что идеологические цели и тоталитарные формы господства задержали дальнейшее развитие общества и что Стимул настоящей модернизации возникнет только после радикального разрыва с "реальным социализмом"[15].
6. Критика теории тоталитаризма, конечно, не осталась ею незамеченной. Следствием этой критики стало дальнейшее развитие и конкретизация этой теории. Прежде всего политологи в рамках сравнительного рассмотрения государственных форм и режимов предприняли более точный анализ способа функционирования тоталитарного господства. С помощью многих выразительных признаков оказывается возможным не только провести идеально типические различия форм демократических и автократических систем (включая авторитарные и тоталитарные диктатуры), но и выработать критерии для оценки фактической практики господства (выяснения того, например, в какой мере был тоталитарным Советский Союз при Брежневе)[16]. В 80-е годы теория тоталитаризма пережила своего рода ренессанс (см. Е.А. Menze, 1981; U. Backes, E. Jesse, 1984; В. Sutor, 1985; K.D. Bracher, 1987; К. Low, 1988). Сложились (не в последнюю очередь под влиянием многих диссидентов и эмигрантов, которые, при всех различиях их мировоззренческих и политических позиций, подчеркивали тоталитарный характер режимов своих стран) безнадежные образы Советского Союза и его союзников. Вновь обретенная свобода этих стран лишь усиливает впечатление тоталитарного прошлого. Но в таком контексте еще большую остроту приобретает вопрос: что может привнести теория тоталитаризма в объяснение перестройки и прежде всего революций 1989 года?
12
См. об этом П.Г. Кильманзег (in М. Funke, а.а. О., S. 61–80), который рассматривает это возражение.
13
Так аргументируют: Heller A. (in В.Sutor, 1985. S. 80) und Bracher K.D. (In K. Low, 1988. S. 24).
16
Об этом прежде всего см. работы: Р. Graf Kielmannsegg (in M. Funke, а.а. О. S. 61–80), В. Crick (1975), Juan Linz (1975), G. Brunner (1979), G. Wuthe (1981).