Павел понял, что в многочисленных и страстных собраниях он никогда не будет иметь успеха, что в них победа всегда останется за людьми узкими, что еврейство в Иерусалиме слишком сильно, чтобы от него можно было ожидать принципиальных уступок. Он посетил, в отдельности, каждое из значительных лиц, в частности - Петра, Иакова и Иоанна. Петр, подобно всем людям, живущим главным образом возвышенным чувством, к партийным вопросам относился безразлично. Всякие споры огорчали его; ему хотелось бы единения, согласия, мира. Его робкому, ограниченному уму трудно было отойти от еврейства; он предпочел бы, чтобы новообращенные принимали обрезание, но он видел всю невозможность подобного разрешения вопроса. Люди очень добрые всегда нерешительны; иногда они даже склонны отчасти к притворству; им хочется всех удовлетворить, им кажется, что никакой принципиальный вопрос не стоит того, чтобы ему приносилось в жертву былого мира, и они позволяют себе говорить и обещать различным партиям противоположные вещи. Петр иногда грешил этим маленьким проступком. С Павлом - он стоял за необрезанных; с правоверными евреями - он был сторонником обрезания. Петр не мог не чувствовать влечения к Павлу, душа которого была такая великая, открытая, полная Нового огня, который принес на землю Иисус. Они любили друг друга, и когда эти властители будущего были вместе, они делили между собой весь мир.
Вероятно, именно в конце одного из таких разговоров, Павел, с обычной своей образностью речи и остроумием, и сказал Петру: "Нам можно согласиться: тебе - Евангелие обрезания, мне - Евангелие крайней плоти". Позднее Павел повторял это, как известного рода правильный договор, принятый всеми апостолами. Вряд ли Петр и Павел посмели повторить иначе, как наедине, фразу, которая в высшей степени оскорбила бы Иакова и, может быть, и Иоанна. Но эта фраза была сказана. Широкие горизонты, так несхожие с иерусалимскими, сильно поразили восторженного Петра, Павел произвел на него глубочайшее впечатление и всецело завоевал его. До тех пор Петр мало путешествовал; его пастырские странствия, по-видимому, не выходили из пределов Палестины. Ему должно было быть приблизительно 50 лет. Пылкость путешественника Павла, рассказы его о своих апостольских странствиях, его виды на будущее, которые он сообщал Петру, зажигали и в последнем такой же пыл. Именно, с этих пор мы начинаем наблюдать, как Петр отлучается из Иерусалима и, в свою очередь, начинает вести кочевую жизнь апостола.
Иаков, со своей праведностью такого сомнительного качества, был корифеем еврействующей партии. Благодаря ему совершились почти все случаи обращения фарисеев; требования этой партии были для него непреложными. По всем видимостям, он не сделал никаких уступок в области принципиальной догматики; но скоро стало выясняться умеренное мнение, на котором можно было бы придти к соглашению. Обращение язычников объявлено было допустимым; признано было, что бесполезно тревожить их требованиями обрезания, что надо только удержать несколько правил, касающихся нравственности, отмена которых слишком возмутила бы евреев. Для успокоения фарисеев замечали, что существованию закона ничто не угрожает, что у Моисея с незапамятных времен было и всегда будет кому читать книги его в синагогах. Обращенные евреи, таким образом, продолжали быть подчиненными Закону в полном его объеме, и исключение касалось только обращенных язычников. При этом на практике старались избежать неудовольствия тех, чьи взгляды были более узки. Весьма вероятно, что именно умеренные, авторы изложенного, довольно противоречивого, компромисса, и посоветовали Павлу склонить Тита согласиться на обрезание. В самом деле, Тит стал одним из главных затруднительных пунктов положения. Обращенные иерусалимские фарисеи, правда, мирились с мыслью, что там, далеко от них, в Антиохии или в глубине Малой Азии, были необрезанные христиане. Но видеть их в Иерусалиме, быть в необходимости сноситься с ними, явно нарушая этим тот Закон, к которому они были привязаны всей силой души, - на это они не соглашались.
Предложение это Павел принял с бесконечными предосторожностями. Было условлено, что обрезание Тита не представляет непременного требования, что Тит остался бы христианином и в том случае, если бы и не согласился на этот обряд, и что последнего у него просят, как снисхождения к братьям, чувствовавшим в душе сомнения и в ином случае не имеющим возможности быть с ним в сношениях. Павел согласился, но не без некоторых жестких слов по адресу виновников этого требования, "вкравшихся лжебратий, скрытно пришедших подсмотреть за нашей свободой, которую мы имеем во Иисусе Христе". Он напирал на то, что ничуть не подчиняет своих взглядов их мнениям, что уступку он делает только на этот раз и в видах сохранения мира. Под такими оговорками дал он свое согласие, и Тит был обрезан. He легко было Павлу пойти на эту сделку, и слова, которыми он говорит о ней, являются одними из самых оригинальных, какие он когда-либо написал. Как будто не может выйти из под пера его та фраза, которая так трудна ему. С первого взгляда из этой фразы кажется даже, что Тит обрезан не был, но означает она, что это было. Он часто потом возвращался к воспоминанию об этой тяжелой минуте; это кажущееся возвращение к иудейству казалось ему иногда отречением от Иисуса; он утешал и подкреплял себя, говоря, что "для Иудеев он был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев". Как все люди, крепко держащиеся за идею, Павел мало значения придавал внешним формам. Он видел суетность всего, что не касается души, и он, обыкновенно такой строгий, не обращал внимания на остальное, если высшие интересы совести не были затронуты. Важная уступка, каковой было обрезание Тита, обезоружило гнев многих. Они согласились, что в далеких странах, где новообращенные язычники не находятся в ежедневных сношениях с евреями, будет достаточно и того, чтобы они воздерживались от крови, а также от мяса животных, принесенных в жертву богам или задохшихся, и чтобы они соблюдали одинаковые с евреями правила относительно брака и половых сношений. Употребление свинины, запрещение которой всюду служило признаком еврейства, было разрешено. В общем, это была приблизительно система учения ноахическаго, т. е. того, которое, как предполагали, было открыто Ною, и которое было обязательным для всех прозелитов. Мысль, что жизнь содержится в крови, что кровь - сама душа, внушала евреям крайний ужас по отношению к мясу, из которого не вытекла кровь. Воздерживаться от нее было для них правилом естественной религии. Полагали, что демоны особенно падки к крови, т. е., вкушая мясо с кровью, легко можно было оказаться сотрапезником демона. Человек, написавший около того же времени под украденным именем знаменитого греческого моралиста Фокилида небольшой курс естественной еврейской морали, упрощенной для употребления неевреев, приходил к таким же выводам. Этот честный подделыватель ничуть не старается обратить своих читателей в еврейство; он старается только внушить им "ноахические правила" и несколько сильно смягченных еврейских правил о предметах пищи и о браке. Первые сводятся у него к ряду гигиенических советов и указаний на то, что годится в пищу, и от каких отталкивающих и вредных вещей следует воздерживаться; вторые говорят о правильности и чистоте половых сношений. Вся остальная еврейская обрядность сведена к нулю. Впрочем, решения иерусалимского совещания были приняты только устно и не были даже вполне точно формулированы, и как мы увидим, что от них часто отклонялись. Идея догматических канонов, исходящих от собора, не была еще свойственна тому времени. Эти простые люди, кроме здравого смысла, обладали еще величайшей степенью политического инстинкта. Они поняли, что избежать крупных спорных вопросов можно единственным способом: не разрешая их, принимая временные меры, никого не удовлетворяющие, и предоставляя вопросам устареть и исчезнуть за неимением смысла. Расстались все удовлетворенными. Павел изложил Петру, Иакову и Иоанну Евангелие, которое он проповедовал язычникам; они вполне одобрили его, не нашли ничего ни возразить, ни также прибавить к нему. Павлу и Варнаве открыто оказана была поддержка, за ними признано было непосредственное божественное право на апостольство в языческом мире; допущено было, что на них почивает особая благодать для исполнения того, что было специальным предметом их деятельности. Павел утверждает, что за ним официально закреплено было звание апостола язычников, которое он и до того присваивал себе, и, без сомнения, согласились с ним, по крайней мере путем молчаливого признания, и в том пункте, который был для него особенно важным, именно, что ему было особое откровение так же непосредственно, как и тем, кто видел Иисуса при жизни, иными словами, что его видение на пути в Дамаск имело одинаковое значение с другими явлениями воскресшего Христа. За все это от трех представителей Антиохийской церкви требовали только не забывать бедных Иерусалима. В самом деле, церковь последнего вследствие своей коммунистической организации, своих особых обязательств и нищеты, царившей в Иудее, продолжала быть в отчаянно стесненном положении. Павел и его партия с радостью схватились за эту мысль. Они надеялись известным родом дани закрыть рот нетерпимой иерусалимской партии и примирить ее с мыслью, что существуют церкви язычников. Посредством небольшого налога можно было откупить свободу духа и сохранить в то же время связь с центральной церковью, вне которой никто не осмеливался надеяться на спасение.