Древнее путешествие с его трудностями создавало определенный тип человека. Чтобы выжить, нужно было обладать различными навыками. Нужно было иметь ремесло и уметь вести бюджет, чтобы обеспечить свое существование, так как перевоз запасов был нецелесообразным; знать право, чтобы быть в состоянии защитить свои, интересы в городах, где не любят иностранцев; и хоть немного разбираться в медицине, чтобы помочь себе в переходах.
Павел обладал всем этим и потому мог с осторожностью и хладнокровием преодолевать опасности, исходящие как от природной среды, так и от людей. Но в первую очередь путешествия требовали исключительных способностей к адаптации, так как древние общества инстинктивно закрывались перед чужаками. Павел прекрасно сознавал это: как всякий путешественник той эпохи, он оценил удобство захода в порт, чтобы обеспечить себе прием, предусмотренный для иностранцев; он прилагал все свои усилия, чтобы лучше ориентироваться в тех местностях, где будет проходить его путь; он составлял свои маршруты в зависимости от нахождения тех мест, где мог получить необходимую помощь. Для остановок он выбирал города, где проявлялся дух космополитизма, порты, провинциальные столицы, университетские города… Он умел сам представиться, опередив акт установления личности, чему обычно подвергались вновь прибывшие; старался подражать и в тоне и в словах тому обществу, в котором находился; его поведение соответствовало требованиям города: «как надлежит держать себя в обществе», «действуя всегда на глазах у всех»[231].
Это было сообразно советам, которые давались молодым грекам в эпоху Гомера и звучали словами изгнанника в трагическом театре, повторенными сотни раз всеми великими путешественниками эллинистической эпохи. Это был закон жизни Савла, деятельного человека, интеллектуала, «жаждущего знаний», полностью развившегося к окончанию своей учебы, когда в Иерусалиме неожиданно началось «дело Стефана».
Савл учился в очень оживленном городе. Общества, так или иначе соперничающие друг с другом, были одним из самых характерных явлений в Иерусалиме того времени. Создавалось впечатление, что множество фарисеев состояли в обществах только для того, чтобы легче было соблюдать запреты, связанные с приемом пищи, и какие-то шесть сотен правил, руководящих их повседневной жизнью. Эти общества чистоты, которые требовали от своих членов и личных обязательств и полной отдачи, без сомнения, развивали дух «сектантства»: каждое общество шло своим «путем» — этот термин употреблялся в те времена иудеями, чтобы обозначить секту[232]. Самыми могущественными были секты баптистов и ессеев, которые на самом деле селились вне Иерусалима, но иудейские авторы насчитывают много других: masbotheens, сабеисты, галилеяне и все эти «блюстители» или «назореи», которых часто путали с приверженцами Христа из Назарета[233].
Присутствие пророков в городе вызывало еще большее брожение умов. Харизматическое движение, поощряемое Понтием Пилатом, значительно расширилось между 26 и 36 годами. Некоторые пророки, как Иоанн Креститель, создавали общества кающихся; другие призывали к мятежу против Рима, считая себя наделенными сверхъестественной властью, данной им для освобождения народа[234]. Ожидали пророка Илию, чье возвращение, согласно последним книгам Библии, должно было предвещать пришествие Мессии [235]. Молодого студента не могло не затронуть это брожение идей и верований, которые смешивали политику и религию, где социальные чаяния переплетались с эсхатологическими надеждами. Фарисеи тоже обнаруживали в себе пророческие способности.
Стефан считался одним из таких пророков. Этот эллинизированный иудей произносил вдохновенные слова и имел взор ясновидца[236]. Когда началось то, что можно назвать «делом Стефана», он стал заметен в обществе благодаря творимым чудесам и знамениям [237]: в Иерусалиме его считали в то время боговдохновенным человеком.
Между тем среди иудеев самой эллинизированной диаспоры, какая только может быть, росла враждебность. Противники Стефана были выходцами из Кириены и Александрии, Рима, Малой Азии или, как Павел, из Киликии[238], то есть из областей, где иудеи были наиболее защищены законодательством Последней Империи, из мест, где они процветали при римском порядке [239]. Вмешательство римских иудеев-вольноотпущенников знаменательно религиозным и политическим спором, который больше заострил внимание на римском порядке, чем на религиозной правоверности, хотя «Деяния» мало что говорят об этом: на самом деле оппонентами Стефана были иудеи наиболее романизированные, как Филон и Иосиф, которые считали пророков подстрекателями, а их проповеди — пагубными происками[240]. С трудом удавалось пророчествовать Симону (не Петру), Ахиаву, Атронгу и особенно Иуде из Гамалы, преследуемому зелотами за его деятельность; при правлении Понтия Пилата один самаритянин собрал толпу, чествовавшую Моисея Освободителя. Настроения легко улавливались: несколько раз арестовывали Петра и других апостолов, несмотря на то, что их ни в чем не могли обвинить [241].