Случай Стефана стал делом Стефана… Как очень точно отмечает автор «Деяний», рефлекс коллективного страха, сработав в частном, конкретном случае, вызвал процесс отторжения, жертвами которого стали эллинисты [253]. В этот смутный и тревожный период можно было ожидать возникновения революционных упований.
Это же послужило предлогом для ряда судебных разбирательств против тех, чьи поведение и слова могли показаться подозрительными. Каждый принялся наблюдать за своим соседом и изобличать подстрекателей к беспорядкам. В древнем городе не могло быть и речи о систематических преследованиях: иудейское право, как и всякое другое древнее право, располагало только судебной процедурой по личному доносу. Как в религиозных, так и в гражданских слушаниях было необходимо непосредственное выступление доносчика с жалобой, чтобы частные лица понимали, за что их судят.
Савл был одним из таких доносчиков. Его краткие и четкие личные показания не имеют ничего общего с тем длинным рассказом о его «преследованиях», который дает книга «Деяний» [254]. Он действовал всегда «в рамках Закона» и вел расправу «до конца»; но он не вступал в конфликты в Иудее, где местные Церкви не знали его, как доносчика, а только между Антиохией, Тарсом и Дамаском, либо по случаю возвращения в семью, либо путешествуя в направлении к огромному оазису в сирийской пустыне, который был как важным торговым центром, так и центром текстильного ремесла[255]. Неизвестно, обдуманно или случайно он оказался в районе от Самарии и финикийских портов до Антиохии [256], где скрывались или снова начали проповедовать сторонники Стефана.
В противоположность тому, во что предлагает поверить книга «Деяний», Савл никогда не осуждал христиан, заседая в Синедрионе, во власти которого была и полиция и судопроизводство в Иерусалиме и Иудее[257]. Савл находился в Иерусалиме не для того, чтобы поддерживать обвинения, и не для того, чтобы совершать аресты [258]. Он действовал в домах именно как доносчик, а не занимался делом полиции во главе нескольких надсмотрщиков. Не участвовал он и в вынесении приговоров к смертной казни, которую летописец представляет как смерть через побиение камнями, приводя обычную формулировку греческого судьи: «Для придания их смерти я полагаю мой камень против них», (хотя эта фраза подразумевает: кладу свой камень «в урну» с прахом) [259]. Маловероятно чтобы римский правитель, столь ревностный к своим правам, как Понтий Пилат, мог позволить распространять практику поспешного исполнения приговора, которая лишала бы прокуратора его jus gladii. Впрочем, Пилат, которого мало беспокоили кощунственные поступки и святотатственные действия, заботился только о том, чтобы не скомпрометировать себя в строго религиозных делах. Он жестоко подавлял народные возмущения и мятежи и всегда поддерживал действия Синедриона в отношении христианских групп, объявленных мятежными.
В ту эпоху существовало соглашение между священническими кругами и римскими властями. К 35 году первосвященник Каиафа был в апогее своей власти; он властвовал до той поры, пока весной 37 года Вителиус не сместил его с поста после отъезда Понтия Пилата. Длительность срока его службы беспрецедентна. Он давал заемы римлянам, позволяя правителю использовать священные деньги для осуществления проекта подвода питьевой воды, и несмотря на бурное возмущение иерусалимского народа, первосвященник и Совет не отступили ни на шаг. Жестокие гонения на некоторые христианские общины можно объяснить твердой позицией Каиафы. Его деятельность закончилась, когда Вителиус, проконсул сирийский и высший в иерархии прокуратор Иудеи, отослал Пилата в Рим и поставил на место Каиафы Ионафана, период правления которого «Деяния» изображают, как мирный, известный, как период зарождения Церкви[260].
Какой интерес мог представлять молодой фарисей сирийской диаспоры в деле преследования эллинистов?
Вне Иерусалима и Иудеи первосвященник и Синедрион не имели никакой правовой власти. Конечно, процедура выдачи преступников другими государствами имела место в эпоху восстановления Иерусалимского Храма; было возможным возвращать иудеев, обвиняемых в кощунстве[261], с места преступления в Иерусалим, но не совсем понятно, как Савл мог осуществлять это без помощи римской полиции. Сам он свидетельствовал, что посещал Дамаск из соображений личного характера[262].
Его официальная роль сводится, таким образом, самое большее, к роли гонца. Возможно, что Синедрион доверял ему письма для синагог, расположенных в других областях, куда он отправлялся, чтобы информировать об опасности, которую представляло новое учение [263]. Но вряд ли можно допустить, что он был избран и уполномочен, как экстренный посланец, имеющий на руках «энциклические письма» (послания Папы Римского) и располагающий официальными «полномочиями», искоренять «эллинизм». Картина, составленная впоследствии историками христианства, анахронична[264], несмотря на использование римской терминологии[265].