Юстасия Тарасава
Апостол
Апостол. Это я. Я лежу на крашеном деревянном полу в чужом, холодном доме, находящемся далеко от моей госпожи. Иногда ко мне подходят хозяева этого дома и предлагают еду. Я не хочу есть. Я хочу быть с моей госпожой.
Я не знаю, который сегодня день, и как давно я здесь живу. Я потерял счёт дням. Слишком много их прошло с того вечера, когда моя госпожа оставила меня здесь. Я жду её. Она вернётся, обязательно вернётся.
Хозяева моего нынешнего жилища добрые люди, они беспокоятся обо мне и переживают как бы я не заболел от голода. Их дом стоит в красивом, хотя и очень запущенном саду. Из окон видны распластавшееся вдали озеро, огромное озеро и обрамляющий его лес. И ни одного дома по соседству. Я понимаю людей, живущих во всеми забытой глуши. Эти отшельники действительно добрые люди. Но они не могут заменить мою госпожу…
1
Сначала была темнота. Я проснулся в чём-то тёплом и очень мокром. Я полежал немного и решил выбраться из этого места. Я отталкивался и ползком пробирался вперёд. Там, впереди, был выход, я чувствовал это. Жидкость, окружавшая меня, передвигалась вместе со мной. Я старался изо всех сил, но сил у меня было не так уж много. Каждое движение утомляло меня, но я решил выбраться во что бы то ни стало. Я медленно, но верно продвигался вперёд. Рывок, ещё рывок, и неожиданно я почувствовал, что освобождаюсь из своего заточения, сделал ещё несколько судорожных движений и упал на что-то твёрдое. После пребывания в темноте яркий свет ослепил меня, и я потерял ориентир. Я сделал первый глоток воздуха, поперхнулся жидкостью, которая всё ещё окружала меня, и громко закашлялся. Я родился и кашлем оповестил об этом всех присутствовавших. Чьи-то заботливые руки избавили меня от надоевшей липкой оболочки и положили на мягкую подстилку. Перенесённые трудности рождения утомили меня и я уснул.
Первый месяц моей жизни я провёл среди братьев и сестёр, родившихся в один день со мной. Все они, как и я, ослепли во время родов и нам потребовалось больше трёх недель, чтобы привыкнуть к свету и научиться различать предметы. Мы все ещё были слишком слабы, чтобы самостоятельно передвигаться, но каждый из нас пытался стоять и даже ходить. Иногда конечности разъезжались в разные стороны и мы неуклюже падали, звонким шлёпаньем на пол подтверждая свою несостоятельность в ходьбе.
Когда первый месяц истёк, я снова оказался в тёмном тесном помещении, рядом сидели мои брат и сестра. Мы слышали хлопанье дверей, гул, урчание, грохот, снова гул, снова хлопанье дверей. Нам было тесно и всё же мы единогласно решили, что если нам опять предстоит родиться, то мы отказываемся, сколько же можно. Но скоро брата и сестрёнку вытащили, и я остался один. Мне уже порядком надоела темнота и я боялся, не забыли ли про меня. Снова хлопали двери, что-то урчало, меня беспардонно раскачивали из стороны в сторону. Наконец всё стихло и то, в чём я находился, поставили на пол, я определил это по запаху, пахло краской, линолеумом и немножко пылью. Что-то заскрипело, сверху появился свет и незнакомые руки извлекли меня на свободу. Та, чьи руки держали меня, поцеловала меня в нос и осторожно опустила на пол. Я испытал странное чувство, как будто я стал чьим-то. И одновременно я почувствовал, что очень хочу справить нужду. Не в силах сдержаться, я сделал лужу на полу и отскочил в сторону. Та, что поцеловала меня в нос, засмеялась и вытерла лужу тряпкой. И сейчас я безошибочно нашёл бы то место, где сделал лужицу в день знакомства с моей госпожой.
2
Первые три ночи я не мог уснуть. Я лежал на грелке рядом с плюшевым мишкой и старался быть смелым. Но ночью очертания незнакомой комнаты сливались в зловещую тьму, мне становилось страшно и я плакал. Тогда она брала меня на руки и ходила по комнате. Потом клала меня на свою постель и я засыпал, чувствуя тепло её рук. Она обнимала меня даже во сне и ничто уже меня не пугало. Полночи она носила меня на руках, а утром никак не могла встать в школу.
Она кормила меня шесть раз в день и всё же я постоянно был голоден. Я рос. Когда мне исполнилось два с половиной месяца, она подарила мне ошейник и поводок. Я породистый. Но ей это было всё равно, она любила бы меня, даже если бы при рождении я не получил документов, подтверждающих моё благородное происхождение. Она подарила мне новенький рыжий ошейник, который пах кожей, и сказала, что мы едем на выводку. Я не знал, что такое выводка, но поехал бы с ней хоть на край света, потому что тогда она уже была моей госпожой.
Она целый день готовилась к поездке и очень нервничала. Ночью за нами приехало такси, а она так разволновалась, что забыла дома сумку с фаршем, который приготовила для меня. Она схватила меня в охапку и побежала к такси. В машине было тепло и непривычно. Пахло отвратительно. Я первый раз очутился в машине и меня слегка подташнивало. Я уже знал, что такое снег. Меня каждый день выносили на улицу. Я знал, кто такие Зубенки, потому что они приходили поиграть со мной. Но я понятия не имел, что представляет собой машина и какой у неё запах. Когда мы выбрались из такси, я был по-настоящему счастлив. Я нюхал снег, изо всех сил тянул новый поводок и бегал по площадке, которую ещё называли перроном. Потом она взяла меня на руки и занесла в поезд, в каморку со смешным названием купе. В этом самом купе уже сидели мои брат и сестра, те, что путешествовали со мной в темноте. Когда никто не видел, мы съели упавшую на пол колбасу. С нами ехал ещё один, чёрный пушистый щен, водолаз по призванию.